Паттерны гипнотических техник Милтона Эриксона

| html | txt | rtf | pdf | fb2 |

СПЕЦИАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ, ПРОВЕДЕННОЕ СОВМЕСТНО С ОЛДОСОМ ХАКСЛИ, ПРИРОДЫ И ХАРАКТЕРА РАЗЛИЧНЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ, С КОММЕНТАРИЯМИ

Поведение пациента суть часть его проблемы, с которой он приходит в кабинет врача; оно составляет лично его среду, внутри которой терапия и должна произвести эффект; оно может составлят ь главную силу в конкретных отношениях пациент-врач. Так как, с чем бы ни пришел пациент в кабинет врача, это, в некотором смысле, и часть его, и часть его проблемы, пациента надо оценив а т ь с симпатией, рассматривая всю целостность, находящуюся перед терапевтом.

Милтон X. Эриксон. Использование симптомов как интегральная часть гипнотерапии.

Общепризнанно, что Милтон Эриксон является ведущим практиком медицинского гипноза и использует гипноз в психотерапевтическом контексте. Он настойчиво убеждает в течение всех лет его продолжающихся исследований природы гипноза и работы человеческого мозга в измененных состояниях сознания, что гипнотизеры, психотерапевты, медики и стоматологи проявляют утонченную способность распознавать и удовлетворять специальные нужды и требования, с которыми клиенты приходят к ним в связи с их ситуацией. Эриксон осознает, что полная коммуникация между двумя людьми одновременно и на сознательном, и на бессознательном уровнях может происходить, когда существует восприимчивость к модели мира другого человека. В терапевтическом контексте, например, терапевт берет на себя ответственность и за вхождение в контакт, и за осуществлении помощи клиенту в приобретении навыков коммуникации, необходимых для возможности любого желаемого изменения в поведении. Часто это может требовать от терапевта умения обучить клиента выработке нового способа представления собственного опыта - буквально обучить клиента приобретать новые возможности выбора в поведенческом плане (сознательно, бессознательно или обоими путями одновременно) относительно своего способа представления мира. Применяя гипноз в медицинских или зубоврачебных контекстах, врач должен помочь каждому клиенту достичь измененного состояния сознания, которое позволит воспринимать мир способом, радикально отличным от способа восприятия нормальным сознанием для того, что бы могли быть осуществлены другие сложные хирургические процедуры, к которым пациент был бы правильно подготовлен. Обычной для любой из этих ситуаций является возросшая способность клиента контролировать части его опыта, привычно воспринимаемые как неподконтрольные ему (например, способность вызывать воспоминания о событиях отдаленного прошлого, отключаться от жгучей боли и т.д.) Клиент, с помощью гипнотизера, буквально достигает власти над частями своей нервной системы, обычно считающимися находящимися вне сознательного контроля, - он может добиться успеха, добиваясь поразительного управления над продолжающимися процессами своего прямого общения с миром, над своим процессом моделирования его.

Одна из наиболее высоко ценимых в западно-европейской культуре способностей - опыт, называемый нами творчество или творческий акт . Несмотря на почти полное отсутствие согласия касательно природы такого рода опыта, исследователи творчества обычно характеризуют его как состояние измененного состояния сознания. При изучении, к примеру, многих наиболее знаменитых математиков мира комментаторы, как и сами математики, замечают, что их открытия и изобретения часто приходят в форме снов, внезапных интуитивных решений проблемы, над которой они не работали в то время на сознательном уровне.

В этой первой статье Эриксон работает вместо с Олдлсом Хаксли, исследуя “различные состояния психологического сознания”. Хаксли, безусловно, известен как одна из наиболее творческих индивидуальностей в современной истории Западной Европы. В связи с этим мы рассматриваем систему поведения как систему , помогающую Хаксли в достижении измененных состояний вкупе с восприимчивостью к его мощным творческим ресурсам. Принципы коммуникации, позволяющие Эриксону действовать настолько эффективно в психотерапевтическом столкновении, выявляются с очевидностью в этой ситуации, где впечатляющие ресурсы высокой творческой личности оказываются исследованными ею же самой. И именно здесь, в этой статье, возможно, присутствует мысль, что тот п отенциал, который предлагается гипнотическими средствами как инструмент для изучения измененных состояний сознания и для исследования максимального расширения пределов человеческого опыта, выявляется сам по себе наиболее наглядно. И эти средства пригодны не только для обладающей сильным воздействием методики Эриксона как средства помощи и изменения частей привычной индивидуальной модели мира способом, узко применимым в терапии или полезным в медицине и стоматологии, но они также обеспечивают цельный подход к нанесению на карту частей человеческого потенциала, обычно не проявляемых - тех его частей, которые мы можем назвать творческими актами.

СПЕЦИАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ,

ПРОВЕДЕННОЕ СОВМЕСТНО С ОЛДОСОМ ХАКСЛИ, ПРИРОДЫ И ХАРАКТЕРА РАЗЛИЧНЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ ВВЕДЕНИЕ

За период около года Олдосом Х а ксли и а к тором много времени было потрачено на то, чтобы отдельно друг от друга спланировать совместное исследование различных состояний психологического сознания. Специальные справки, возможные методы экспериментального подхода и исследований и различные вопросы, которые с л едовало предложить к обсуждению, вносились каждым из нас в свои соответствующие отрывные записные книжки. Цель была - подготовить общую базу для предполагаемого совместного исследования, где эта общая база отражала бы ход мыслей каждого из нас не з ависимо от другого. Этим способом мы надеялись обеспечить возможно более широкий охват идей при таких различных схемах, приведенных из заметно различных базисов восприятия, которыми мы оба обладали.

В начале 1950 г. мы встретились в доме Хаксли в Лос-Анджелесе для того, чтобы провести день в интенсивном оценивании идей, записанных в наши записные книжки, и заняться экспериментальными исследованиями, которые показалис ь бы нам осуществимыми. Мне был особенно интересен подход Хаксли к психологическим проблемам, его метод мышления и его собственного уникального использования своего подсознания, которые мы обсуждали только конспективно несколько раньше. Хаксли был особенно заинтересован гипнозом, и предыдущая чрезвычайно короткая работа с ним продемонстрировала его исключительную компетентность как способного к глубокому сомнабулизму субъекта.

Было осознано, что эта встреча должна быть предварительным или “лоцманским” исследова н ием, и это было обсуждено нами обоим и . Тем не менее мы планировали сделать ее насто л ько всесторонней и содержательной, насколько возможно без излишнего акцентирования внимания на степени полноты каждого отдельного пункт а . Когда работа дня была оценена , смогли быть выработ а ны планы будущих встреч и специфических изысканий. В дополнение каждый из нас преследов а л свои индивидуальные цели. Олдос имел в виду дальнейшую литературную деятельность, тогда как мой интерес относился к будущей психологической экспер им ентальной деятельности в области гипноза.

Работа эта н а чалась в восемь часов утра и продолжалась без перерыва до шести часов вечери, с некоторым существенным обзором наших з а писных книжек ни следующий день, чтобы установить их общую согласов а нность, исключить любой недостаток ясности смысла, возник а ющий в рез у льтате сокращенности записей , внесенных в них в течение предыдущего дня, и с цел ь ю скорректировать какие-либо оплошности. В целом мы обн а ружили, что наши записные книжки принципиально находились в согласии, но что, естественно, направленность записей отражает наши специальные интересы и факт того, что каждый из нас, вследствие характера ситуации, делал отдельные замечания, которые относились к обоим участникам. Мы планировали оставить эти записные книжки Хаксли, так как его феноменальная память, часто оказывающаяся способной вызвать всеохватыва ю щее воспоминание, и его экстраординарные литературные способности позволили бы осуществить более удовлетворительное написание совместной статьи, основанной на наших дискуссиях и экспериментах того дня. Однако, я все-таки вырв а л из моей записной книжки страницы с описанием поведения Хаксли, когда он, буд у чи экспериментальным субъектом, оказыв а лся неспособным делать исчерпывающие записи о себе, несмотря на то, что после эксперимента он мог делать это и действительно делал, впрочем, менее полно, чем я. Было внесено предложение, что я, исходя из этих определенных страниц, должен попытаться написать статью, которая могла бы быть включена впоследствии в более объемное исследование, которое должен был написать Хаксли. Соответственно я вырвал некоторое количество страниц, намереваясь затем охватить и больше. Страницы, которые я забрал, Хаксли немедленно переписал в свой журнал, чтобы быть уверенным в полноте своих собственных данных. К несчастью, землетрясение в Калифорнии некоторое время спустя разрушили дом Хаксли , его обширную библиотеку, содержащую много редких изданий и рукописей, помимо прочих бесчисленных сокровищ, не говоря уж о рукописях самого Хаксли, н а д которыми он тогда работал, так же как и о соответствующих записных книжках от совместного исследования. В результ а те чисто субъективная сущность нашего проекта была ост а влен а как тема слишком болезненная, чтобы ее еще обсуждать , однако недавняя смерть Хаксли подтолкнула меня к внимательному прочтению этого относительно малого числа страниц, которые я вырвал из своей записной книжки. Их изучение давало возможность представить читателю малую, но информативную часть экспериментов того дня. В этом отношении читатель должен помнить, что цитаты, принадлежащие Хаксли, не обязательно дословны, так как во время эксперимента автор записывал их в сокращенной форме. Тем не менее, в смысле их содержания, они корректны и показательны для Хаксли, насколько я знал его. Также должно иметь в виду, что Хаксли прочел мои записи относительно нашего совместного исследования и одобрил их.

ПРЕДПОСЫЛКИ ПРОЕКТА

Проект начался с обзора Хаксли концепций и дефиниций, в основном его и частично других, работающего сознания, за которым последовало обсуждение со мной его понимания гипнотических состояний сознания. Целью было убедиться, что мы совпадаем в своих концепциях или различаем наши расхождения в понимании, таким образом создавая возможность более достоверного исследования предмета наших интересов.

Затем последовал обзор его психоделических опытов с мескалином, которые будут отражены ниже в настоящей книге.

Хаксли затем выступил с детальным описанием его весьма специальной практики того, что он в поисках лучшего и менее неуклюжего обозначения, ранее им не вводившегося, назвал _глубокой рефлексией. Он описал это состояние (описание автора не является полным, так как ему казалось, что, кроме личного интереса, не было никакой разумной причины для того, чтобы сделать всесторонние записи явления) глубокой рефлексии как характеризующееся физической релаксацией с опущенной головой и зарытыми глазами, глубокой прогрессивной психологической отстраненностью от внешних обстоятельств, но без какой-либо действительной потери физических реальностей, без какой-либо амнезии или потери ориентации; “нахождением в стороне” от всего несущественного, и затем состоянием полной погруженности мозга, являющейся предметом интереса Хаксли. Более того, Хаксли постулировал, что в этом состоянии полного отстранения и погруженности он свободно мог взять новый карандаш вместо затупившегося для того, чтобы “автоматически” сделать пометки относительно своих мыслей и проделать все это без фиксируемого осознания, что за телесный акт он производит, с его стороны. Это было, как если бы физический акт не являлся “интегральной частью моего мышления”. Казалось, что никоим образом такая физическая активность не нарушала, замедляя или затрудняя, “ход мысли, так избирательно занимавший мою сферу интересов... Она ассоциируется как почти полностью периферическая активность... Я мог бы сказать, как активность, едва соприкасающаяся с периферией”. Хаксли ссылается на присутствие другого типа физической активности. Он вспомнил пребывание в состоянии глубокой рефлексии в течение первого дня, когда его жена занималась покупками. Он не восстановил, какими мыслями или какими идеями он был занят, но вспомнил, что, когда его жена вернулась, она спросила его. записал ли он специальное сообщение, которая она продиктовала ему по телефону. Он был ошарашен ее вопросом, не мог вспомнить что-либо о собственном ответе по телефону, который, однако, был, как убеждала его жена, но вместе они нашли то самое сообщение, воспроизведенное в блокноте рядом с телефоном, который находился на расстоянии большем, чем следовало бы, чтобы достать его без затруднений из кресла, в котором Хаксли погружался обыкновенно в глубокую рефлексию. И он, и его жена пришли к заключению, что он находился в состоянии глубокой рефлексии во время телефонного звонка, поднял трубку и сказал ей, как обычно: “Я слушаю, алло”, выслушал сообщение, записал его, и все это без каких-либо последующих воспоминаний о происшедшем. Он вспомнил только то, что работал в этот день над рукописью такого рода, что она заполняла всю его сферу интересов. Он объяснил, что это было вполне обычно для него, начинать свою дневную работу вхождением в состояние глубокой рефлексии как предварительного процесса выстраивания своих мыслей и приведения в стройный порядок размышлений, которые должны были бы войти в его предполагаемые записи этого дня несколько позднее.

Как другую иллюстрацию, Хаксли приводил инцидент, когда его жена вернулась домой после глубокого отсутствия, обнаружила дверь запертой, как обычно, открыла дверь и обнаружила на журнальном столике, предназначенном для почты, специальных сообщений и т. п., срочное письмо. Она нашла Хаксли тихо сидящем в его особом кресле, очевидно, в состоянии глубокой задумчивости. Позднее в этот день она осведомилась о времени прибытия срочной почты только для того, чтобы убедиться, что он не имеет никаких воспоминаний об этом письме. В то же время мы оба знали, что почтальон, несомненно, позвонил в дверной звонок, что Хаксли услышал звонок, прервал свои занятия, пошел к дверям, открыл их, получил письмо, закрыл дверь, положил письмо на нужное место и вернулся в кресло, где жена и нашла его.

Оба рода таких событий происходили весьма редко. Он привел их только как случаи с ним, описанные его женой, но без какого-либо своего ощущения, что такие сообщения содержат описания действительно осмысленного физического поведения с его стороны. По его мнению, он мог только заключить, что в моменты подобных происшествий он должен был находиться в состоянии глубокой рефлексии.

Его жена впоследствии высказала заключение, что его поведение было полностью “автоматическим”, как у машины, движущейся и точно и строго. “Это изысканное удовольствие - видеть его достающего книгу из шкафа, снова садящегося, медленно открывающего книгу, надевающего очки, недолго читающего и затем откладывающего книгу и очки в сторону. Затем, через какое-то время, может быть, несколько дней, он заметит книгу и спросит о ней. И совершенно внезапно вы вдруг обнаруживает его в кабинете, интенсивно работающим”

Другими словами, пока он находился в состоянии глубокой рефлексии и казался полностью выключенным из внешней реальности, целостность задачи, решаемой в этом состоянии мозга, нарушалась стимулами извне, однако некоторая периферическая часть сознания давала ему возможность воспринимать внешний стимул, дать сообразный со смыслом отчет на ситуацию, но без какого-либо явного запечатлевания в памяти как стимула, и так и смыслового и адекватного ответа.

Обращение с вопросами к его жене позволило выяснить, что, когда она находилась дома, 0лдoc в состоянии глубокой рефлексии не обращал никакого внимания на телефон, который мог быть расположенным прямо перед ним, равно как и на звонок в дверь. “Просто он полностью доверяется мне, но я могу поставить его в известность, что буду отсутствовать, и он никогда не проигнорирует телефон или звонок в дверь”.

Хаксли объяснял, что он верит в свою возможность достичь состояния глубокой рефлексии за пять минут, но что при осуществлении этого он “просто отбрасывает в сторону все якоря” любого типа сознания. Только что он под этим подразумевал, он не мог описать. “Это только субъективный опыт”, в котором он, несомненно, достигал “упорядоченного ментального окружения”, запускающего упорядоченное свободное течение мыслей в процессе писания. Это было его окончательным объяснением. Он никогда не производил никакого анализа того, чем же в точности является его “глубокая рефлексия”, не ощущал, что он мог бы проанализировать ее, но он выразил готовность сделать такую попытку в порядке экспериментального исследования в какой-то день.

Как только он начал погружать себя в свои мысли, чтобы достичь состояния глубокой рефлексии, сразу же выяснилось, что он действительно “отбрасывал все якоря” и оказывался практически полностью вне достижимости. В этой попытке экспериментировать, отслеживая себя как субъекта эксперимента, и запоминая процессы входа в глубокую рефлексию, он достиг этого состояния за пять минут и вышел из него за две минуты, как я мог заметить. Его комментарий был: “Послушайте, я чертовски виноват Я неожиданно обнаружил себя в состоянии полной готовности к работе с отсутствием задачи, и я понял, что мне лучше было бы выйти из него”. Это сигнал, который я должен был дать, был предварительно согласован как сигнал “выхода” для него. Следующая попытка была сделана так же легко, как и первая. Хаксли сидел тихо в течение нескольких минут, и указанный сигнал был дан. Ответ Хаксли был: “Я обнаружил, что жду чего-то. Я не знал, чего. Это было только “что-то”, что я, казалось, чувствовал, как необходимость войти в нечто, кажущееся лишенным времени и пространства вакуумом. Да, это было впервые, чтобы я заметил это чувство. Всегда я имел какие-то мысли, требующие разработки. Сейчас же я, ка з алось, не имею никакой насущной работы. Я был только полностью не з аинтересован, полностью безразличен, только ожидал чего-то, и затем я почувствовал необходимость выйти и з этого состояния. Да, давали ли вы сигнал?”

Исследование показало, что он не имел явных воспоминаний о данном мною сигнале. Он имел только “чувство, что “пришло время” выходить оттуда”.

Несколько воспроизведений дали тот же результат. Ощущение лишенного времени, лишенного пространства вакуума, безмятежное, комфортное ожидание недифференцированного “чего-то” и мягкая же потребность вернуться к обычному состоянию включенности сознания содержали в себе пр и обретенное понимание. Хаксли коротко суммировал свои находки как “полное отсутствие всего на пути туда и ожидаемое лишенного смысла нечто, чего ожидают в состоянии нирваны, если нечего больше делать”. Он прилагал свои усилия к тому, чтобы далее углубить исследование это й практики, которую он нашел настолько полезной в его писательской работе.

Дальнейшие эксперименты были проделаны после того, как Хаксли объяснил, что он может входить в состояние глубокой рефлексии просто с помощью недифференцированного понимания, что он должен прореагировать на любой “значимый стимул”. Не информируя его о своих намерениях, я попросил его пробудиться, когда быстро друг за другом последуют три удара карандашом о кресло. Он с готовностью вошел в состояние глубокой рефлексии и, после короткого промедления, я постучал карандашом о стол различным образом, с отчетливыми, но неодинаковыми интервалами. Затем я стукнул один раз, сделал паузу, затем дважды с очень малым интервалом, пауза, еще раз, пауза, четыре раза быстро, пауза, пять раз быстро, пау з а. Было испробовано много вариантов, не включающих условный сигнал. По креслу было ударено с силой четыре раза. Пока не были даны три специфических стука, не было и ответа. Его пробуждение произошло постепенно с почти немедленным ответом на сигнал Хаксли был спрошен о его субъективном восприятии. Он просто объяснил, что они были идентичны прежним с одним исключением, а именно, что несколько раз он имел смутное чувство, что “что-то происходит”, но он не знал, что именно. Он не имел представления о том, что происходило.

Хаксли всегда весьма подготовлен к возможности входа в “измененное состояние сознания” и выхода из них. Заметьте, что в обсуждении состояния, которое Хаксли называет глубокой рефлексией, и Хаксли, и Эриксон различают практику нахождения в нормальном состоянии сознания от этого особого с помощью, к примеру, таких описаний:

-как если бы физические действия не являлись интегральной

частью моего мышления .... -никоим образом такая физическая активность не нарушала...

- привел их только как случаи с ним. описанные его женой, но без

какого-либо своего ощущения...

-автоматически, как у машины, движущегося точно и строго...

-просто отбросить все якоря...

-быть полностью вне достижимости для чего-либо...

Одним из паттернов, который объединяет каждое из этих описаний, является то, что в каждом описании нормальное состояние сознания и опыт Пребывания Хаксли в “другом” его состоянии различаются редуцированием или полным отсутствием кинестетических ощущений. Если вы проанализируете по тексту этой статьи описания, данные Хаксли в нормальном состоянии его нормального восприятия мира, вы обнаружите явное предпочтение со стороны Хаксли кинестетических предикатов, то есть глаголов, прилагательных и наречий, которые основаны (или предполагаются как основанные) на кинестетической системе репрезентации. Другими словами, наиболее ценной репрезентативной системой для Хаксли является кинестетическая. Так как кинестетическая репрезентативная система является наиболее ценимой Хаксли, “иное” состояние сознания - глубокая рефлексия - характеризуется как отличающаяся от первичного редукцией или отсутствием телесных ощущений.

Есть еще два дополнительных паттерна, которые повторяются в работе Эриксона и также присутствуют в этой части статьи. Первое: жена Хаксли постулирует, что он никогда не помнит свое нахождение в этом кресле. Один из быстрейших путей помощи человеку, который достиг измененного состояния сознания, будь то гипнотическое, или глубокой рефлексии, или какие-то другие, в повторном входе в это состояние - это путь через полное восстановление их предыдущей практики, когда человек достигал этого “измененного состояния сознания”. Например, стандартным для Эриксона методом работы с клиентом, который желает вновь войти в состояние транса, является воссоздание опыта, который он имел в каких-то предыдущих случаях. Хаксли, натренировавший себя на быстрое вхождение в глубокую рефлексию, использует один из наиболее мощных из этих методов - кинестетический. Другими словами, усаживая себя в “то кресло”, он усиливает свой процесс входа в “иное” состояние сознания, так как в этом кресле он многократно входил в нужное состояние, и физический акт усаживания в “то кресло” помещает его в соприкосновение со знакомыми кинестетическими ощущениями сидения в “том кресле” -мощным набором кинестетических подсказок, ассимилируемых с измененным состоянием. Восстановление повторного переживания кинестетических ощущений, ассоциированных с предыдущими “измененными” состояниями сознания, является одним из набора методов, который характерно применяется Эриксоном для обеспечения надежных трансов в будущем.

“Процедура заключается в том, чтобы заставить субъекта восстановить с самого начала в существенно упорядоченной. детальной манере события предыдущего успешного гипнотического транса. В то время как субъект делает это, ему предлагаются повторения его утверждений и задаются вспомогательные вопросы. Будучи погруженным в это задание, субъект реанимирует состояние предыдущего транса, обычно субъективно возвращаясь к этой предыдущей ситуации и достигая особого взаимодействия с оператором.”

Милтон X. Эриксон, Глубокий гипноз и его индукция, 1967

Точно тот же формальный паттерн присутствует в том, что психотерапевты называют МЕТОД ИНСЦЕНИРОВКИ. При инсценировке клиента просят восстановить внутри себя кинестетические, визуальные и другие ощущения, которые связаны с некоторым опытом, являющимся основой блокировки желаемого развития и изменения его поведения. Таким

образом, прошлое делается настоящим, и клиент, заново переживая события, приходит тому, чтобы сделать новый выбор в своем поведении (для детального обсуждения см. “Структуру Магия”-1, гл.6, и 2, ч.1, Технологии инсценировки). Отметьте, что выбор Хаксли определенного физического местоположения (“то кресло”) и сопровождающее его кинестетическое ощущение, ассоциированное с ним, тождественны факту, что предпочтительной для Хаксли репрезентативной системой является кинестетическая.

Эриксон систематически выбирает подсказки или сигналы из наиболее предпочтительной для клиента репрезентативной системы, чтобы помочь клиенту войти или повторить вхождение в состояние транса. Таким образом, тогда как кинестетические подсказки вполне эффективны для Хаксли, для клиента с высоким уровнем визуальных ощущений наиболее приемлемым был бы придуманный образ какой-либо ситуации.

“Другим вариантом метода повторений является вариант, в котором субъект визуализирует себя выполняющим какое-то гипнотическое задание и затем добавляет к визуализации другие формы представления, как слуховые, кинестетические и т.д.”

Милтон X. Эриксон, 1967

Он, таким образом, использует наиболее развитую репрезентативную систему как ведущую и вызывающую включение других возможных репрезентативных систем.

Второе: Эриксон уславливается о “пробуждающем сигнале” с Хаксли без информирования его о всей полноте своих намерений. Здесь Эриксон демонстрирует несколько важных пунктов. Он выбирает сигнал, имеющий другую модальность (слуховой), нежели превалирующая у Хаксли по системе репрезентаций (кинестетическая). Эриксон обычно договаривается о сигналах или подсказках на постгипнотическое поведение в модальностях, отличных от приоритетной репрезентативной системы клиента. Это позволяет ему проскочить модальность и репрезентативную систему, наиболее часто связываемую с сознательной активностью мозга и более прямо коммуницировать с бессознательными частями мозга клиента.

Затем Эриксон приступает к тестированию эффективности подсказки, увеличивая количество сигналов той же модальности (слуховой) -последовательности ударов карандашом другие, чем в условленном сигнале, удары по ручке кресла, выполненные с особой силой, и т. д. Возможность для Хаксли не отвечать на эти слуховые сигналы демонстрируют “глубину” глубокой рефлексии. Эриксон , при разговоре с Хаксли о подсказке на побуждение, не дают Хаксли специфических указаний не отвечать на звуковую стимуляцию, отличающуюся от подсказки. Но он делает позитивное утверждение, что Хаксли пробудится на специфический сигнал. Способ, которым Хаксли должен ответить или не ответить на другие слуховые сигналы, остается неопределенным, таким образом позволяя Хаксли использовать собственные широкие ресурсы в детерминации своего поведения. Этот превосходный пример эффективность Эриксоновского паттерна ограничения персоны, с которой он работает, настолько минимальным образом, сколько возможно из требований контекста. Делая позитивное внушение относительно специфического сигнала, Эриксон дает Хаксли максимальную свободу по собственному выбору отвечать или не отвечать на сигналы, отличающиеся от условного.

При индукции транса гипнотизер часто пытается приказывать или ломать поведение субъекта, чтобы приблизить его к собственной концепции того, как субъект “должен” себя вести. Здесь должна была бы быть постоянная минимизация роли гипнотизера и постоянное увеличение роли субъекта.

Милтон Х.Эриксон,

1967

Таким образом, Эриксон использует все ресурсы, которые человек, с которым он работает, имеет в наличном доступе.

Были проведены дальнейшие эксперименты, в которых Олдосу было предложено входить в состояние глубокой рефлексии и ощущать цвет, с предварительно установленным сигналом на пробуждение, заключающемся в пожатии его правой руки. Он с готовностью выполнил требование, и, убедившись, что он полностью погрузился в свое состояние рефлексии, я интенсивно потряс его левую руку, затем добавил к этому сильное нажатие на тыльные стороны обеих его рук, которое оставило глубокие вмятины от пальцев. Хаксли не выдал ответа на эту физическую стимуляцию - его глаза находились под наблюдением ни предмет возможных движений глазных яблок под веками, и частота дыхания и пульса контролировалась с целью заметить какие-либо изменения. Однако, при м ерно через м и нуту, он медленно отвел сво и руки обратно вдоль р у чек кресла, в сторону, где они н аходились до начала его рефлексивного состояния. Они медленно передвинулись примерно на дюйм и затем все движение прекр а тилось.

Он пробудился легко и комфортно на условленный сигнал.

Его субъективные замечания заключались лишь в том, что он “затерялся” в “море цвета”, “ощущающим”, “чувст в ующим” свое нахождение “в цвете” , “полностью включенным в него, знаете ли, без какой-либо идентифика ц ии самого себя”. Затем неож и данно он ощутил процесс потери этого цвета в “незначащем бессмысленном вакууме”, только для того, чтобы открыть глаза и осознать, что он “вышел оттуда”.

Он помнил соглаше н ие о стимуле, но не вспомнил, был ли он дан. “Я могу только вывести факт подачи стимула из факта моего “выхода”, и косвенный опрос автора не обнаружил никаких воспоминаний о других физических стимулах из группы предложенных. Здесь не было ни бессо з нательного взгляда, ни вмятин на тыльных сторонах его рук.

Такая же процедура в отношении цвета была повторена, с добавлением, как только он показался достигнувшим состояния глубокой рефлексии, повторяющегося, настойчивого требования, чтобы после пробуждения он обсудил конкретную книгу, которая была старательно положена на видное место. Ре з ультаты были сравнимы с пр е дыдущими находками. Он становился “потерянным”, “полностью погруженным в ...”, “можно ощутить , н о не описать это ...”, “... слушайте, глубоко потрясающее, захватывающее состояние, когда обнаруживаешь себя приятной част ь ю бесконечной перспективы света, мягкой, обволакивающей , всепоглоща ю щей. Глубоко эктраординарно, сверхэктраординарно”. Он не имел воспоминаний о моих вербальных настояниях, как и о прочих физических стимулах. Он помнил условный сигнал, но не знал, был ли он дан. Он обнаружил себя в положении человека, заключающего, что сигнал был дан, когда уже снова был в состоянии обычного сознания. Единственным добавлением было, что вход в состояние глубокой рефлексии с погружением себя в цветовые ощущения оказался по модели сравнимым, хотя и не идентичным, его психоделическим опытам.

В этой части Эриксон представляет важное описание процесса помощи Хаксли в обращении к репрезентативной системе, иной, чем в главным образом ассоциированная с его нормальным состоянием сознания, - в Данном случае к визуальной. Ощущения цвета, которые Эриксон предлагает “чувствам” Хаксли во время его повторных входов в глубокую рефлексию, - это ощущения, в данном случае основанные на визуальной репрезентативной системе. Выбор слов Эриксоном здесь снова свидетельствует о его ясном чувстве применения языка и его принципе позволения персоне, с которой он работает, максимальной свободы выбора реакций на сигнал.

Эриксон говорит: “...предложили войти в глубокую рефлексию и о щ у щ а т ь цвет”. Заметьте, не видеть цвет, а ощущать цвет. Безусловно, Хаксли творчески комментирует состояния выражениями типа ...затерялся в “море цвета”...

...ощущающим, чувствующим... свое нахождение в цвете... ...в бесконечной перспективе цвета, мягкой, обволакивающей... Выбор Хаксли предикатов в этих описаниях показывает, что он находится в промежуточном состоянии между его приоритетной репрезентативной системой - кинестетической (потерянный, чувствующий, мягкий, обволакивающий), и репрезентативной системой для данных опыта, косвенно предложенной Эриксоном - визуальной (например, цвет, перспектива). И опять, позволяя Хаксли проявлять максимальную гибкость в получении этого опыта, Эриксон использует ресурсы Хаксли более полно, чем это было бы возможно, если бы Эриксон был более директивным. Здесь Хаксли, используя смешанные предикаты, демонстрирует феномен, часто связываемый с творческой активностью - синестезию, практику перекреста модальностей (сенсорных систем). То, что эти нервные пути действительно пригодны служить основой для такого поведения, было показано ранее (см. “Структуру Магии”-2, ч.З, и работу Бах-и-Рита “Механизмы мозга в сенсорной субституции”, 1965).

В заключение Хаксли попросили войти в состояние рефлексии с задачей отвечать на телефонные звонки и случаи специальной доставки корреспонденции. Он заметил, что такой проект должен быть “вполне плодотворен”. Несмотря на повторные попытки, он “выходил” из этого состояния, поясняя; “Я обнаружил, что мне нечего делать, и поэтому вышел из состояния”. Его воспоминания ограничивались оценками, данными ему его женой, и все детали ассоциировались с ней, а не с какими-либо более глубинными переживаниями опыта с его стороны.

Заключительную попытку сделали с целью выяснить, может или нет Хаксли включить другого человека в его состояние глубокой рефлексии. Эта мысль заинтересовала его сразу же, и было предложено, чтобы он вошел в состояние рефлексии с целью 'обозреть' некоторые из его психоделических опытов. Это он проделал самым интригующим образом. Когда состояние рефлексии было достигнуто, Хаксли, абсолютно невозмутимый, в рассеянной манере, начал делать фрагментарные ремарки, главным образом в форме адресованных самому себе замечаний. Так, он произнес, производя время от времени пометки карандашом по бумаге, которые ему быстро предоставили: “Сверхэкстраординарно...я упустил из виду, что—Как? Странно, я, должно быть, забуду это (делая пометку ) ... потрясающе, как по-разному оно проявляется ... я должен посмотреть...” . Когда он пробудился , он имел свернутое воспоминание о факте "просмотра" предыдущих психоделических экспериментов, но то, что он ощущал на практике, тогда или сейчас, конкретно он не мог вспомнить. Также он не помнил ни того, что говорил вслух, ни того, что делал записи. Когда ему показали их, он нашел, что они настолько плохо написаны, что не могут быть прочитаны . Я прочел ему свои без выявления каких-либо следов в его памяти.

Выбор Хаксли предикатов в состоянии глубокой рефлексии обнаруживает полный переход к визуально-репрезентативной системе:

Я упустил из в иду...

... как по-разному оно проявляется...

...я должен посмотреть...

В индукциях Эриксона, как и в нашей собственной работе по трансовой индукции, мы заметили эффективный паттерн появления приоритетности визуальной репрезентативной системы по мере достижения субъектом все более и более глубоких гипнотических состояний. Одно захватывающее объяснение этого паттерна - то, что в гипнотической индукции гипнотизер пытается коммуницировать с подсознанием клиента. Одна из форм различия двух церебральных полушарий у человека - в их языковой и визуальной функциях. В целом, полушарие, несущее центр речи, менее развито по сравнению с визуально различающим:

Каждая сторона мозга способна исполнять и выбирает к исполнению определенный набор позитивных заданий, которые другая сторона находит трудными, неопределенными, или и теми и другими. При разборе природы двух наборов функций проявляется, что они могут быть логически несовместны. Правое (неречевое в большинстве популяций) полушарие дает синтезированное представление о пространстве. Левое (речевое - в большинстве популяций) анализирует время. Правое полушарие отвечает за визуальные тождественности, не касаясь концептуальных. Левое занято противоположным. Правое полушарие воспринимает форму, левое полушарие - детали. Правое полушарие кодирует исходящую сенсорную информацию через образы, левое - через лингвистические описания... Такое описание поведения полушарий предполагает , что гешталът-законы организации восприятия имеют отношение только к немому полушарию.

Джерри Леви,

Психобиологические воплощения билатеральной асимметрии в полушарных функциях человеческого мозга

В более раннем обзоре церебральной асимметрии Гарднер отмечает :

...каждая половина мозга контролирует движения противоположной части тела. Когда движутся левая нога, левая рука или пальцы левой руки. импульсы посылаются из правой части мозга. Когда индивидуум смотрит влево, импульсы (нервные связи) опять же приходят из правой половины мозга, импульсы, содержащие информацию от левого уха, имеют тенденцию направляться или заполнять правую половину мозга. Этот принцип контралатералыюй ( противосторонней ) репрезентации равно хорошо применим к правым органам тела; функционирование правой руки или ноги и других органов этой стороны контролируется левой

половиной мозга.

Гарднер, Раздробленное Сознание,

Если, когда Эриксон обращается к “бессознательной части мозга”, он обращается к немому или недоминантному полушарию, то паттерн появления визуальной репрезентативной системы, который мы отметили в работе Эриксона, равно как и в нашей собственной , вполне понятен. Есть и несколько других паттернов, которые мы отметили в нашей работе и которые подтверждают такую интерпретацию.

Первое: при проведении двойных индукций (трансовых индукций, в которых оба автора обращаются к клиенту одновременно), стиль речи, употребляемый каждый из нас, варьирует в зависимости от уха, в которое мы говорим.

Конкретно, если Джон говорит в ухо, передающее информацию в речевое полушарие, он будет говорить в сложном синтаксически стиле, с использованием, к примеру, неопределённостей, как ключевую методику, тогда как Ричард обращается к левому полушарию в стиле, являющемся максимально синтаксически простым - стиле не хорошо сформированного английского языка взрослого, но хорошо сформированного английского языка ребенка ( ниже мы обсудим это более детально). Двойные трансовые индукции более быстры, и транс более глубок в случае, когда мы делаем такое полушарное различение, нежели чем когда мы его не делаем.

Второе: одним из наиболее достоверных показателей, что клиент входит в удовлетворительное состояние транса, является координированное появление движений стороны тела, контролируемой недоминантным

полушарием.

Третье : в процессе нашей терапевтической работы мы разработали много способов помощи клиентам в скорейшем развитии других репрезентативных систем, нежели ими наиболее ценимая. Много раз в курсе обучения клиента, имеющего наиболее высоко оцениваемую репрезентативную систему, иную, нежели визуальная, мы отмечали, что клиент делае т различение между представлением картинки и видением картинки. В первом случае клиент обычно сообщает о смутных, сравнительно не сфокусированных, схематизированных и нестабильных визуальных образах, тогда как во втором случае образы имеют сфокусированность, стабильность, полноту, богатство и жизненность-качества прямой визуальной информации. Во всех отмеченных случаях опыт представления картинки связан с ней вербальным внутренним диалогом, тогда как с живой визуализацией внутренний вербальный диалог не связан. Очевидно, первый случай есть случай, в котором клиент конс т руируе т картинку с использованием своей речевой системы как ведущей, тогда как во втором случае осуществляется прямой доступ к картинкам, находящимся в недоминантном полушарии. Таким образом, один из путей, разработанных нами для помощи клиенту и приобретения способности живо визуализировать - это научить его приглушать свой внутренний диалог. Очень часто его первые опыты с заглушением своего внутреннего диалога приводят к тому, что проявляется для нас как трансовое поведение.

Четвертое; в различных местах работы Эриксона он очень эффективно использует мелодии как часть его индукции. Мелодии хранятся в недоминантном полушарии.

Пятое: в терапевтическом контексте один из наиболее эффективных способов помочь клиенту, изменить его модель мира - это НАПРАВЛЕННАЯ ФАНТАЗИЯ для детального представления (см. “Структуру Магии ”- I , гл. 6 и 2, ч.1) , при которой клиента просят закрыть глаза и визуализировать конкретное переживание, которое затем поможет ему в замене. Наша начальная заинтересованность в гипнозе проистекала из осознания нами, что поведение наших клиентов во время направленной фантазии было неотличимо от описаний пациентов в трансовых состояниях средней и большой глубины.

Следующее, и вновь в терапевтическом контексте. Особенно при работе с полярностями ( полярности - это выражение двух моделей мира, находящихся в конфликте, которыми обладает клиент , см. “С т руктуру Магии ”- 2, ч. 3 ), -мы заметили, что один из наиболее скорых и эффективных путей помочь клиенту полностью выразить и объединить его полярности -это убедиться, что одна из его полярностей использует визуальную репрезентативную систему, а другая - либо кинестетическую, либо аудиальную репрезентативную систему.

Наконец, мы наблюдали, что клиенты, выполняя постгипнотические рекомендации, часто заменяют предикаты, которые они обычно используют, на визуальные, когда они вновь входят в состояние транса, чтобы выполнить постгипнотические рекомендации.

было воодушевленное выражение полнейшего удивления со стороны Хаксли, вдруг воскликнувшего: “Послушайте, Милтон, это глубоко потрясающе, сверхэкстраординарно. Я использую глубокую рефлексию, чтобы собрать мои воспоминания, привести в порядок все мои мысли, выяснить границы и протяженность моего ментального опыта, но я делаю это только для того, чтобы позволить этим осознаниям, мыслям, воспоминаниям просочиться в работу, которую я планирую сделать, без моего сознательного ведома всего этого. Потрясающе... никогда не прекращать осознавать, что моя глубокая рефлексия всегда предшествовала периоду интенсивной работы, когда я полностью погружен... Слушайте, нечего удивляться, что я имею амнезию”.

Позднее, когда мы изучали записные книжки друг друга, Хаксли высказал удивление и потрясение по поводу того, что я записал о физических стимулах, о которых он не имел воспоминаний никакого рода. Он знал, что он входил в глубокую рефлексию повторно, по моей просьбе, одновременно был удовлетворен и удивлен своими субъективными ощущениями затерянности во всепоглощающем море цвета, чувствовал вневременность, внепространственность и испытывал чувство чего-то исполненного смысла, что готовилось произойти. Он перечитал мои записи несколько раз в стремлении воссоздать какие-то ощущения хотя бы смутных воспоминаний субъективного осознавания разнообразных физических стимулов, которые я давал ему. Он также посмотрел на тыльные стороны своих ладоней, чтобы заметить следы надавливаний, но они отсутствовали. Его финальный комментарий был: “...экстраординарно, сверхэкстраординарно, слушайте, глубоко потрясающе”.

ИССЛЕДОВАНИЕ ТРАНСОВЫХ СОСТОЯНИЙ

Когда мы согласились, что, хотя бы на некоторое время, дальнейшее изучение глубокой рефлексии должно быть отложено, Хаксли снова заявил, что его внезапное осознание, насколько много он ее использовал и как мало он о ней знал, заставляет его решиться продвинуться гораздо дальше в изучении его глубокой рефлексии. Способ и средства достижения ее, каким образом она включает форму подготовки к погружению себя в его писательскую работу и заставляет его утрачивать ненужный контакт с реальностью, были проблемами, чрезвычайно его интересующими. Затем Хаксли предложил провести дальнейшие исследования гипнотических состояний сознания, с использованием его в качестве субъекта. Он просил разрешения, чтобы ему позволили прерывать свои трансовые состояния с целью обсуждения. Это находилось в полном согласии с моими собственными пожеланиями. Он попросил вначале индуцировать легкий транс, возможно, повторный, с тем, чтобы позволить провести исследование его субъективного опыта. Так как ранее он какое-то короткое время был сомнамбулой, его осторожно убедили, что этот факт мог бы помочь ему почувствовать себя уверенным в возможности прервать свои состояния транса на любом уровне, который он пожелает. Он не распознал это как простое, прямое гипнотическое предложение. Читая позднее мою записную книжку, он был сильно удивлен тем, как легко он принимал очевидное предложение без какой-либо догадки и определения характера его на данный момент времени.

Он нашел несколько репетиций легкого транса интересными, но “слишком легко концептуализируемыми”. Это, объяснил он, “простое перемещение внимания снаружи вовнутрь”, так что все менее и менее внимания отдается “внешностям” и все более и более внимания направляется к внутренним субъективным ощущениям. Внешние данные становятся все более тусклыми, более невразумительными, внутренние субъективные ощущения - более удовлетворяющими, пока не наступает состояние баланса. В состоянии такого баланса он имел чувство, что, при наличии мотивации, он мог бы “выбраться и схватить реальность”, что есть определенное сохранение власти над внешней реальностью, но без какой-либо мотивации касательно того, что с нею делать. Никогда он не чувствовал желания углубить транс. Ни одно особенное изменение этого состояния баланса не казалось необходимым, и он отметил, что ему сопутствуют чувства удовлетворения и релаксации. Он гадал, переживают ли другие такие же субъективные реакции.

Хаксли заявил, что легкий транс можно индуцировать с помощью огромного разнообразия методик, некоторые из которых являются невербальными. Результаты на каждом шаге, как интенсивно ощущал Хаксли, полностью зависели от его умственного напряжения. Он обнаружил, что может позволить себе “дрейфовать” (моя фраза) в состоянии легкого транса, откликаясь па предложения, но предполагая в первую очередь ответ только на субъективном уровне.

Он обнаружил, что попытка вести себя в прямой связи с физическим окружением приводила к перенапряжению его усилий и заставляла его хотеть либо выйти из транса, либо уйти туда еще глубже. Он также, по своей собственной инициативе, выдвинул свои варианты тестирования трансовых состояний. Так, до входа в состояние легкого транса он должен был решить обсудить со мной какую-либо тему, имеющую либо не имеющую отношения к делу, в максимально позднее время или даже просто достаточно отдаленное от момента входа. При этих условиях Хаксли нашел такие невыраженные желания вредными существу транса. Так же, любая попытка включить тему реальности, не имеющей отношения к его чувству субъективного удовлетворения, уменьшала транс.

Во всех случаях здесь присутствовало “смутное, но готовое действовать” знание, что можно по желанию изменить состояние сознания. Хаксли, как и другие, с которыми я проделывал аналогичные эксперименты, ощущал сильное желание исследовать свое чувство субъективного комфорта и удовлетворения, но немедленно понимал, что

это приведет к более глубокому трансовому состоянию.

Когда Хаксли попросили сформулировать свое понимание доступных ему средств, с помощью которых он мог избежать вхождения в более чем “легкий транс”, он высказал утверждение, что он проделывал это установлением данного временного интервала, в течение которого он должен оставаться в легком трансе. Это давало ему эффект большего осознания того, что в любой момент он может “выбраться и охватить внешнюю реальность”, и уменьшения его ощущения субъективного комфорта и легкости. Обсуждение этого факта и повторные эксперименты обнаружили, что тщательно оформленные в слова предложения, служащие для уменьшения доступности внешней реальности и усиления чувства субъективного комфорта, могут служить средством углубления транса, даже если Хаксли полностью осведомлен о том, что было сказано и почему. Такие же результаты были получены и с другими субъектами с высоким уровнем интеллекта.

При экспериментировании с трансами средней глубины Хаксли, как и другие субъекты, с которыми я работал, проявил гораздо большие затруднения в вызывании и обеспечении достаточно постоянного уровня транса. Он обнаружил, что у него есть субъективная потребность пойти глубже в состояние транса и основанная на интеллекте потребность остаться на прежнем уровне. Результат был таков, что он вновь находил себя “выходящим с целью осознания” окружающей действительности, и что это могло инициировать только неглубокий транс. Тогда он мог направить свое внимание на субъективную комфортность и обнаружить себя уже в состоянии входа в глубокий транс.

В конце концов, после повторных экспериментов, ему были даны и постгипнотическое, и непосредственно гипнотическое предложения оставаться в трансе средней глубины. В таком случае он мог делать это без каких-либо особых забот. Он описал состояние “средней глубины транса” как характеризующееся в первую очередь приятнейшим чувством субъективного комфорта и смутным, неясным, несовершенным сознанием существования внешней реальности, для изучения которой он чувствовал потребность в существенной мотивации. Так или иначе, если он пытался проанализировать хотя бы единичный фрагмент реальности на его объективную ценность, транс немедленно становился значительно менее глубоким. С другой стороны, когда он анализировал фрагмент внешней реальности на его субъективную ценность, например, мягкий комфорт подушек кресла в контрасте с внутренним покоем комнаты, транс становился глубже. Но как неглубокие, так и глубокие трансы характеризовались потребностью каким-то образом ощущать внешнюю реальность, не обязательно ясно, но все же с сохранением некоторого различимого состояния ее.

Для обоих типов транса были проведены эксперименты с целью обнаружить, какие гипнотические феномены могут быть выявлены и в неглубоком, и в средней глубины трансах. Такой же эксперимент был проделан на других подходящих субъектах и также на субъектах, которые устойчиво осуществляли только неглубокий транс, и с теми. кто устойчиво, как казалось, был неспособен идти дальше, чем средней глубины транс. Во всех таких опытах результаты совпадали, и самым важным, казалось, была потребность неглубоко и до средней степени транса загипнотизированных субъектов оставить хотя бы некоторые зацепки за внешнюю реальность и ориентировать их состояние транса на иное, нежели внешняя реальность, но сохраняя при этом, хотя и весьма тонкую по характеру, ориентацию на нее, ощущая ее доступной для немедленной утилизации субъектом.

Другой вещью, которую Хаксли открыл своими собственными усилиями, без моего руководства, и о которой я был полностью осведомлен при работе с другими субъектами, было то. что феномены глубокого гипноза могут быть отработаны как в неглубоком трансе, так и в трансе средней силы. Хаксли, наблюдая глубокий гипноз, подумал о возможности создания галлюцинаторных явлений в неглубоком трансе. Он попробовал достичь этого использованием собственного удовольствия от своего субъективного состояния физического комфорта и добавлением к нему дополнительного субъективного качества, конкретно - приятного вкусового ощущения. Ему оказалось весьма легко живо галлюцинировать различные вкусовые ощущения, смутно раздумывая, что бы подумал я, если бы знал, чем он занимается. Он не знал об усилении своих глотательных движений, происходящих при этом. От вкусовых ощущений он перешел к обонятельным галлюцинация.”, как приятным, так и неприятным. Он не осознавал, что он выдавал это трепетанием ноздрей. В эти моменты он думал, как он впоследствии объяснял, что он имел “чувство”, что галлюцинация полностью “внутреннего типа процессов”, то есть происходящие внутри самого тела, должны быть проще, чем те, в которых галлюцинация проявила себя как внешняя по отношению к телу. От обонятельных галлюцинаций он прогрессировал к кинестетическим, проприоцептивным, и. наконец, тактильным ощущениям. В опыте переживания кинестетических галлюцинаторных ощущений он галлюцинировал себя совершающим долгую прогулку, оставаясь постоянно при сознании, что я присутствую в какой-то неясно осмысливаемой комнате. На какой-то момент он мог забыть обо мне, и его галлюцинаторное хождение могло стать более живым. Он распознал это как показатель моментального достижения более глубокого трансового состояния, о котором он чувствовал себя обязанным помнить, чтобы сообщить мне о нем во время дискуссии после его пробуждения. Он не знал об изменениях дыхания и пульса во время галлюцинаторной прогулки.

состояние. В конце концов он заключил, что, если бы он мог

галлюцинировать, представляя ритмические движения своего тела, то он смог бы “привязать” аудиальные галлюцинации к этим галлюцинированным движениям тела. Средство оказалось весьма успешным, и снова он поймал себя на мысли, могу ли я слышать музыку, которую он галлюцинировал. Ритм его дыхания сменился и наблюдались слабые движения его головы. От простой музыки он перешел к галлюцинациям оперного пения и затем, наконец, к бормотанию слов, которые, в конечном счете, казалось, становились моим голосом, спрашивающим его о глубокой рефлексии. Я не мог определить, что происходит.

От этого он перешел к визуальным галлюцинациям. Попытка открыть глаза почти пробудила его от трансового состояния. Затем он держал свои глаза закрытыми как в случае легкого транса, так и в состоянии транса средней глубины.

Его первой визуальной галлюцинацией было живое течение его мышления с интенсивным ощущением волнообразно движущихся пастельных тонов меняющихся оттенков. Он соотнес это переживание с его опытами глубокой рефлексии со мной и также с его прежними психоделическими опытами. Он не счел это переживание существенно обоснованным требованиями момента, так как он чувствовал, что лживые воспоминания играли слишком большую роль. Исходя из этого, он умышленно решил визуализировать цветок, когда к нему пришла мысль, что поскольку ощущение движения играло свою роль в аудиальных галлюцинациях, он мог бы использовать сходное средство для создания галлюцинации визуальной. Однажды, восстанавливая свой опыт после пробуждения от транса во время обсуждения его переживаний, он поинтересовался, строил ли я когда-нибудь галлюцинации в моем сознании, комбинируя разные сенсорные поля опыта. Я сказал ему, что это для меня стандартная процедура.

Он работал с визуальной галлюцинацией, “чувствуя” покачивание своей головы из стороны в сторону и вверх-вниз, следуя едва видимому с долей сомнения, ритмически движущемуся объекту. Очень скоро объект стал все более и более различим, пока он не увидел гигантскую розу, наверно, трех футов в диаметре. Этого он не ожидал и таким образом убедился, наконец, что это было не оживленным воспоминанием, но удовлетворительной галлюцинацией. С этим осознанием пришло и осознание того, что он мог очень хорошо дополнять галлюцинацию, добавляя обонятельные галлюцинации интенсивного, “непохожего на запах розы”, одуряюще сладкого аромата. Эта попытка была еще более успешной. После экспериментирования с различными галлюцинациями Хаксли пробудился от своего транса и подробно обсудил, чего он добился. Ему было приятно узнать, что его экспериментальные находки без всяких инструкций или предложений с моей стороны были в хорошем согласии с целенаправленными экспериментальными изысками с другими субъектами.

Здесь мы обнаруживаем, что Эриксон представляет один из наиболее прозрачных примеров систематического понимания и использования репрезентативных систем. Хаксли заинтересован определить, может ли он пережить галлюцинаторный феномен и в легком трансе, и в среднем. Сам Хаксли устойчиво ведет себя согласно принципам, упомянутым выше. Во-первых, при нахождении в легком и среднем трансе его начальное поведение остается в значительной мере сознательным - он соответственно использует его наиболее высоко оцениваемую репрезентативную систему, кинестетическую, как ведущую, чтобы помочь себе в создании галлюцинаций в других репрезентативных системах.

...использованием собственного удовольствия от своего субъективного состояния физического комфорта и добавлением к нему...

...дополнительного субъективного качества, конкретно -приятного вкусового ощущения...

...от вкусового ощущения он перешел к обонятельным галлюцинациям...

...от обонятельных галлюцинаций он прогрессировал к кинестетическим, проприоцептивным и, наконец, к тактильным ощущениям.

Далее, Хаксли спонтанно выдвигает метод, который мы формализовали в контексте помощи людям в выработке дополнительных карт или репрезентативных систем для организации их опыта, - конкретно, используя ведущую репрезентативную систему для развития другой репрезентативной системы отысканием точки перекрытия или наложения между обеими.

Мэри Лу, женщина за 40 лет, работала в обучающейся группе терапевтов. В процессе высказывания ее затруднений терапевт заметил, что каждый раз, когда она выражала некий комментарий, который был критичен в адрес ее собственного поведения, голос Мэри Лу (его тональность) менялся. Она буквально говорила на разные голоса. Тогда терапевт попросил Мэри Лу повторить какое-то количество критических замечаний. Когда она сделала это, терапевт попросил ее послушать свой голос. Когда она закончила повторение критических ремарок, терапевт подался вперед и спросил ее, чей голос это был. Она сразу же ответила, что это был голос ее отца. На этом пункте терапевт попросил ее закрыть глаза и услышать тот же голос внутри ее головы. Она оказалась способной сделать это с легкостью. Далее, терапевт проинструктировал ее, в то время, как она слушает голос своего отца, видеть движения его губ, его рта, складывающих слова. Когда она выполнила это, ее попросили увидеть остальную часть отцовского лица. Терапевт продолжал работать с Мэри Лу, используя голос ее отца для руководства ею в конструировании полной визуальной репрезентации, которая сочеталась с голосом, который она продолжала слышать у себя в голове. Когда визуальные и аудиальные репрезентации были скоординированы, терапевт использовал полученный материал как основу для установления правил игры, в которую Мэри Лу трала и с собой, и с отцом. Таким образом, в финале в игру были введены все три репрезентативные системы - аудиальная, визуальная и кинестетическая. Методика установки правил, основанная на использовании сначала аудиальной репрезентативной системы и затем добавления других репрезентативных систем (визуальной и кинестетической) - то есть мета-тактика Ш - позволила Мэри Лу переступать через несколько существовавших ранее жестких блоков ее дальнейшего роста.

Этот опыт с Мэри Лу демонстрирует использование мета-тактики Ш. Терапевт замечает внезапный сдвиг в поведении клиента, используя репрезентативную систему, в которой этот внезапный сдвиг происходит, как основу построения более полной структуры ответа (см. “Структуру Магии” -1, гл. 6). Терапевт находит точку перекрывания между репрезентативной системой, в которой сдвиг имеет место, и репрезентативной системой, которую терапевт выбирает как дополнительную. В этом случае, так как начальная репрезентативная система была аудиальная (а именно, голос другого человека), терапевт заставил клиента сформировать визуальный образ рта, который этот голос производит. Как только часть новой репрезентативной системы привязана к начальной репрезентативной системе, терапевт может работать с клиентом, чтобы полностью развить новую репрезентативную систему. Значение такой мета-тактики - эффективно расширить репрезентации клиента в сфере того опыта, который вызывает у него затруднения. Такая расширенная репрезентация приводит клиента к расширенной модели мира и к большему числу выборов из нее для претворения в жизнь.

Хаксли систематически привлекает мета-тактику Ш для того, чтобы помочь себе в создании галлюцинаций в иных, нежели приоритетная, репрезентативных системах, как показывает описание:

...заключил, что, если бы он мог галлюцинировать, представляя

ритмические движения его тела, то он смог бы “привязать”

аудиальные галлюцинации к этим галлюцинированным движениям

тела...

...поскольку ощущение движения играло свою роль в аудиальных

галлюцинациях, он мог бы использовать сходное средство для

создания галлюцинации визуальной.

Равно замечательна, по нашему мнению, прекрасно развитая способность Эриксона проводить визуальные различения и понимать, по минимальным намекам, переживания, испытываемые Хаксли:

... живо галлюцинировать различные вкусовые ощущения, смутно

раздумывая, что бы думал я, если бы знал, чем он занимается. Он не

знал об усилении своих глотательных движений, происходящих при

этом...

...перешел к обонятельным галлюцинациям...он не осознавал, что выдавал это трепетанием ноздрей.

Способность Эриксона идентифицировать и понимать значение деталей движения тела Хаксли не оставляет сомнения в его (Эриксона) ясном понимании мощности применения репрезентативных систем как организующего принципа в человеческом опыте. Как он утверждает,

...он (Хаксли) поинтересовался, строил ли я когда-нибудь галлюцинации в моем сознании, комбинируя разные сенсорные поля опыта. Я сказал ему, что это для меня стандартная процедура.

Это обсуждение подняло вопросы об анестезии, амнезии, диссоциации, деперсонализации, регрессии, искажении времени, гипермнезии (предмет, трудный для изучения на Хаксли благодаря его феноменальной памяти) и объяснения прошедших подавленных событий. Из этого списка Хаксли нашел, что анестезия, амнезия, искажение времени и гипермнезия возможны при легком трансе. Другие феномены способствовали развитию глубокого транса, начиная с любого серьезного усилия достичь их.

Анестезия, которую он развивал в состоянии неглубокого транса, была наиболее эффективна для избранных частей тела. Когда была сделана ^ попытка достичь анестезии области от шеи вниз, Хаксли обнаружил себя “соскальзывающим” в глубокий транс.

Амнезия, как и анестезия, была эффективной в случае избирательности своего характера. Любая попытка получить тотальную амнезию давала результат продвижения к глубокому трансу, при этом достичь искажения времени можно было довольно легко, и Хаксли высказал положение, что он не был уверен, но сильно ощущал, что он долго использовал искажение времени в глубокой рефлексии, несмотря на то, что первое формальное знакомство с этой концепцией исходило от меня.

Гипермнезия, настолько трудная для изучения вследствие ее исключительной способности вызывать в памяти события прошлого, по моему предложению, тестировалась обращением к Хаксли в состоянии легкого транса с просьбой сказать сразу после вопроса, на какой странице из разнообразных его книг можно найти определенные параграфы. На первое обращение Хаксли пробудился от легкого транса и объяснил: “Правда, сейчас, Милтон, я не могу сделать этого. Я могу с усилием процитировать большую часть из этих книг, но номер страницы параграфа - это не по правилам”. Тем не менее, он вернулся в неглубокий транс, был дан номер тома, прочитано ему вслух несколько строчек параграфа, и он должен был выдать номер страницы, на которой этот параграф находится. Он проделывал это успешно в более чем 85% случаев поразительно острым образом.

После выхода из состояния легкого транса его проинструктировали оставаться в состоянии включенного сознания и выполнить то же задание. К его безмерному удивлению, он обнаружил, что, тогда как номер страницы “вспыхивал” в его мозгу в состоянии легкого транса, в бодрствующем состоянии ему приходилось следовать механической процедуре мысленного завершения параграфа, начинания нового, затем мысленного возврата к предыдущему и затем к попытке угадать. Будучи ограниченным тем же промежутком времени, которым он располагал в состоянии легкого транса, он проигрывал на каждой стадии. Имея позволение брать интервал времени, какой угодно ему, он мог достичь точности примерно 40%, но книги должны были быть прочитанными более недавно, чем использованные в состоянии легкого транса.

Здесь снова мы обнаруживаем поведение, представляющее паттерн, который был обсужден ранее. В состоянии легкого транса Хаксли имеет доступ к функциям, которые локализованы в не доминантном полушарии:

...номер страницы “вспыхивал” (визуальный предикат) в его мозгу в состоянии легкого транса...

Тем не менее, когда то же задание было опробовано в бодрствующем состоянии или нормальном состоянии работающего сознания, в случае Хаксли, в состоянии с доминирующей кинестетической репрезентативной системой, никакие визуальные образы не были доступны.

...в бодрствующем состоянии ему приходилось следовать механической процедуре мысленного завершения параграфа, начинания нового, затем...

Заметьте, что Хаксли неспособен соотнести с какой-то целостностью свои действия в легком трансе, будучи в бодрствующем состоянии. Задача эта, конечно, - задача визуального воспоминания и функция недоминантного полушария.

Затем Хаксли перешел на то, чтобы продублировать в состоянии среднего транса все то, что он сделал при легком трансе. Он выполнил такие же задания гораздо более легко, но постоянно испытывал чувство “соскальзывания” в глубокий транс.

Хаксли и я обсудили это его гипнотическое поведение в течение весьма значительного промежутка времени, причем Хаксли делал большинство своих замечаний, только если он мог привести свой собственный субъективный опыт в какую-то связь с обсуждавшимися темами. По этой причине обсуждение здесь ограничено.

Тщательный опрос выявил наличие у него амнезии на счет того, что было сделано ранее, равно как он не имел никакой осведомленности о нашем совместном начинании. Его чувства, что он должен объяснить происходящее, превратились в непреднамеренную готовность, как только он вербализовал это. Одно из его первых высказываний было: “Да, вы знаете, Я не могу понять мою ситуацию, или почему вы здесь, где бы это ни могло быть, но я должен объяснить вам эти вещи”. Он был убежден, что я понимал ситуацию и что я был заинтересован в получении любого объяснения, которое он захотел бы мне дать, и сказал, что я могу задавать ему вопросы самым небрежным образом. Его присутствие здесь было индифферентным, но автору было очевидно, что он пассивно наслаждался погружением в состояние физического комфорта.

Он отвечал на вопросы просто и коротко, давая буквально и точно не больше и не меньше того. что представляло собой буквальное значение вопроса. Другими словами, он показал тут же точную буквальность, обнаруженную в других субъектах, возможно, большую вследствие того, что он знал семантику.

Его спросили: “Что справа от меня?” Его ответ был просто: “Я не знаю”. “Почему?”. - “Я не посмотрел”. - “Вы сделаете это?” - “Да”. -“Сейчас!” — “Как далеко, вы хотите, чтобы я посмотрел?” Это не было неожиданным вопросом, так как я наблюдал это бесчисленное множество раз. Хаксли просто демонстрировал характерный феномен глубокого сомнамбулического транса, в котором визуальная осведомленность ограничивается в некоторой необъяснимой манере предметами, имеющими отношение к трансовой ситуации. Как Хаксли объяснил позднее, - “Я должен был оглядеться, пока постепенно он (конкретный объект) медленно не вошел в поле зрения, не весь сразу, но медленно, как если бы он материализовался. Я действительно верю, что я без тени удивления принимал абсолютно легко то, что я наблюдал, - материализацию вещей... Я воспринимал ее как должное”. Аналогичные объяснения были получены от сотен субъектов. Еще опыт научил меня важности моего приятия роли чисто пассивного спрашивающего, того, кто задает вопрос только с целью получить ответ, независимо от его содержания. Интонация заинтересованности в смысле ответа, как кажется, индуцирует субъекта отвечать так, как если бы ему дали инструкции, направляющие его на то, какой ответ дать. В терапевтической работе я использовал интонации, чтобы извлекать более адекватные персональные ответы пациентов.

С Хаксли я тестировал это, спросив с энтузиазмом: “Что, скажите мне сейчас, это такие, что находится примерно в пятнадцати футах прямо перед вами?” Он ответил, несмотря на предыдущий ответ: “Стол”.

- “Что-нибудь еще?” - “Да”. — “Что еще?” - “Книга”. (Она была ближе к нему, чем ваза). - “Что-нибудь еще?” - “Да”. - “Скажите мне сейчас”. — “Ваза”. - “Что-нибудь еще?” - “Да”. - “Скажите мне сейчас”. — “Пятно”.

- “Что-нибудь еще?” - “Нет”

Теперь Хаксли полностью вошел в состояние глубокого транса. Здесь проявляется одно из наиболее интересных отличий в лингвистическом поведении субъектов в глубоком сомнамбулическом трансе, в противоположность любым нормальным состояниям сознания или поведения во время трансовой индукции в легком и среднем состояниях транса. В состояниях сознания, связанных с гипнозом, отличных от глубокого сомнамбулического транса, и в нормальных состояниях сознания, люди отвечают на определенные предложения, сделанные в форме вопроса, как на команды. Например, типичный ответ взрослого англоязычного человека на вопросы, как:

Можете ли вы положить свои руки на бедра ?

Ваши руки находятся на бедрах? заключается в том, чтобы реагировать на это как на данную ему команду:

Положите ваши руки на бедра! То есть типичный ответ для персоны, на которую эти вопросы направлены, - положить свои руки на бедра. В трансфомационно-лингввистической модели эти феномены известны как разговорные постулаты (см. Лакофф и Гордон, 1973). Существенно, что процесс проходит следующим образом: если я хочу заставить вас произвести какое-то действие, но не хочу прямо приказывать вам сделать это, я могу выбрать любую из пресуппозиций команды, выполнения которой я хочу от вас, и высказать вам эту пресуппозицию в форме вопроса “Да - нет”. (См. “Структуру Магии” - 1, гл. 3, 4 и Приложение В, и также Приложение настоящего тома для представления о формальной записи пресуппозиций). Конкретно, одна из пресуппозиций команды:

Положите ваши руки на бедра ! такая:

Вы способны и вы можете положить ваши руки на бедра. Так как это пресуппозиция команды, простым вопросом вам, способны вы или нет сделать это, я передаю вам команду “вежливо” в форме вопроса.

Продолжая дальше развивать лингвистические методики, мы сделали записи Поверхностной Структуры - актуальной формы, которую имеет высказанное 'предложение, и Глубинной Структуры - репрезентации смысла, который имеет поверхностная структура. Эти два типа предложений, построенные по принципу пресуппозиций и разговорных постулатов, отличает то, что они имеют другой эффект, чем тот, который репрезентируется значением глубинной структуры. Другими словами, отличение поверхностной структуры от глубинной структуры - это нормальный процесс, с помощью которого мы понимаем коммуникации другой персоны. Так или иначе, в этих конкретных случаях мы имеем дополнительную ступень в различении смысла. Именно, если буквальное значение поверхностной структуры -это форма вопроса да/нет пресуппозиций команды, то мы понимаем направленность коммуникации на то, чтобы быть командой, а не буквальным вопросительным значением глубинной структуры.

Обычно, когда человек задает другому вопрос: Что от меня справа?, типичный ответ - либо длинный список предметов, расположенных справа от спрашивающего, в случае, если спрашиваемый знает, что там находится, или же спрашиваемый повернется посмотреть, что там расположено, если он не знает. Так или иначе, есть условия, при которых носитель языка устойчиво будет иметь затруднения для ответа таким образом: либо если отвечающий находится в глубоком сомнамбулическом трансе, либо если отвечающий - ребенок. Эриксон спрашивает Хаксли, находящегося в глубоком сомнамбулическом трансе:

Что справа от меня?

И Хаксли не отвечает ни немедленным списком расположенных там предметов, ни оглядыванием с целью увидеть, что там находится, но только:

Я не знаю.

Как комментирует Эриксон, способность субъекта в глубоком сомнамбулическом трансе отвечать на буквальное глубинно-структурное значение предложения - прекрасный индикатор того, что субъект находится в глубоком трансе. Так, одним превосходным тестом на глубину транса у многих субъектов будет их способность не отвечать на дополнительный смысл, данный разговорным постулатом. Изучение методик индукции Эриксона открывает устойчивое использование разговорных постулатов во время трансовой индукции. Это соответствует его обычной направленности на разрешающий, нежели на авторитарный подход к индукции. Используя “да/нет” - вопросительные формы подачи команд, он обходит источник контроля и сопротивления, так как он не дает клиенту прямых команд. И далее, соответствуя его направленности на важность различения трансовой индукции и поведения в трансовом состоянии, это лингвистическое различие полезно в определении, на какой стадии процесса клиент находится в данный момент времени. В дополнение заметьте, что поведение субъекта, выражающееся в игнорировании разговорных постулатов при нахождении его в глубоком трансе тотально конгруэнтно с его опытом в предыдущей точке его жизни, а именно, в детстве. Тогда эта методика обеспечивает тенденцию у субъектов, входящих в глубокий транс, испытывать возрастную регрессию.

Заметьте, что, когда Хаксли входит в глубокий транс, он становится способным делать визуальные различения, для которых он в обычном состоянии не имеет выбора. Эриксон утверждает, что это “характерный феномен глубокого сомнамбулического транса”. Это становится более понятным в контексте замечаний, сделанных ранее в связи с церебральной асимметрией.

Эта буквальность и эта особенная рестрикция сознания относительно предметов реальности, составляющие целостную гипнотическую ситуацию, являются обязательными дефинициями удовлетворительного сомнамбулического гипнотического транса. Параллельно визуальной рестрикции также имеет место аудиальная рестрикция такого характера, что даже звуки, возникающие между оператором и субъектом, кажется, оказываются целиком вне гипнотической ситуации. Так как в нашей ситуации не было ассистента, аудиальную рестрикцию мы тестировать не смогли. Тем не менее, с помощью черной нитки, невидимой для глаза, со стола перед ним уронили книгу за его спиной. Медленно, как будто бы испытывая зуд, Хаксли поднял руку и почесал плечи. Реакции испуга не было.

Это также характеристика ответа, даваемого на многие неожиданные физические стимулы. Они интерпретируются в терминах прошлого телесного опыта. Достаточно часто, как часть процесса создания глубокого сомнамбулического транса, клиенты достигают сопутствующей, селективной общей анестезии в отношении физических стимулов, не допускающих интерпретации в рамках прошлого опыта. Это невозможно было тестировать в ситуации с Хаксли, так как необходимо было присутствие ассистента, чтобы провести адекватные тесты без разрушения гипнотической ситуации. Одно из иллюстрирующих сравнений. которое я использовал, это - провести иголку со вдернутой ниткой через рукав куртки с фиксацией положения рук и затем попросить помочь ассистента, который бы видел движения иголки и нитки взад и вперед со стороны, недоступной для наблюдения автора.

Часто спонтанная анестезия будет держать субъекта в неведении относительно стимула. Можно с легкостью придумать различные простые критерии.

Затем Хаксли был мягко и ненавязчиво разбужен от состояния транса простым предложением, чтобы он настроил себя, оставаясь в кресле, на то, чтобы резюмировать точное физическое и ментальное состояние, в котором он был в момент принятия решения не продолжать любое дальнейшее экспериментальное изучение глубокой рефлексии.

Ответом Хаксли было немедленное пробуждение, и он сразу же заявил, что он целиком принимается за деятельность по вхождению в глубокий транс. Так как это заявление само по себе означало глубокую постгипнотическую амнезию, были применены “запаздывающие” тактики под предлогом обсуждения того, что еще можно было бы делать. Таким образом, стало возможным упомянуть различные части его поведения в глубоком трансе. Такое упоминание не пробудило у Хаксли никаких воспоминаний, и обсуждение Хаксли поднятых вопросов не показало никакой фальсификации, исходящей от его поведения в состоянии глубокого транса. Он был так же не осведомлен о деталях своего поведения в состоянии глубокого транса, как было и до индукции его.

Затем у Хаксли последовали более глубокие трансы, в которых, избегая всех конкретных сигнификаций, его попросили осуществить частичную, селективную и тотальную постгипнотическую амнезию (под частичной А. понимается А. части целостного (всего) опыта, под селективной - А. избранных, возможно, взаимосвязанных сторон опыта), восстановление амнестетического материала и потерю этого найденного материала. Он реализовал также каталепсию, тестированную комфортным “помещением” его в кресле и затем созданием ситуации, содержащей прямую команду подняться из кресла (“возьмите книгу с этого стола, находящуюся здесь, и поместите ее на доску над ним, и сделайте это сейчас”). При таких действиях Хаксли обнаружил, что было абсолютно необъяснимым для него, свою неспособность подняться с кресла и невозможность объяснить, почему это так. “Комфортное помещение” его тела имело, как результат, такое положение, которое должно было быть предварительно откорректировано, прежде чем он бы смог подняться из кресла и в данных ему инструкциях никаких подразумевающих такую коррекцию предложений не было. И, следовательно, он беспомощно сидел, не будучи способным ни встать, ни понять, почему это невозможно.

Такой же прием был использовался автором, чтобы продемонстрировать анестезию пояснично-крестцового блока перед группой медиков. Субъекту в глубоком трансе осторожно придают определенное положение, затем проводят каузальную беседу, затем субъекта приводят в раппорт с другим субъектом, которого просят поменяться местами с первым. Второй субъект делает шаг, только для того, чтобы беспомощно остановиться, в то время как первый субъект обнаруживает, что он I) неспособен двигаться и 2) если коротко - потеря неспособности оставаться на месте приводит к потере ориентации для нижней половины его тела и появляющейся тотальной анестезии без анестезии, которые были упомянуты даже в более раннем обсуждении гипноза. Это незамеченное использование каталепсии, не распознаваемое субъектом, - наиболее эффективное средство в углублении трансовых состояний.

продемонстрировал для него существование глубокой анестезии. Особенно он растерялся при попытке понять полную последовательность событий. Он не соотносил комфортное положение своего тела с ненавязчиво индуцированной каталепсией и с ее последующей анестезией.

Он пробуждался от состояния транса с устойчивой каталепсией, анестезией и тотальной амнезией в случае всех опытов с глубоким трансом. Он спонтанно преувеличил инструкцию включать весь трансовый опыт, возможно, потому, что он не слышал моих инструкций достаточно ясно. Немедленно переориентировав себя на то время, когда мы работали с глубокой рефлексией, он заметно растерялся в попытках объяснить свое иммобильное состояние, и высказал любопытное предположение о том, что он проделывал в состоянии глубокой рефлексии, из которого он, по его предположению, только что вышел, и что привело к таким необъяснимым манифестациям в первый раз за всю его практику. Он стал особенно заинтересованным, мурлыкал комментарии типа “сверх сверхэкстраординарно”, исследуя нижние части тела при помощи рук и глаз. Он заметил, что он может описать положение его ног только с помощью глаз, что глубокая неподвижность распространялась от талии вниз, и обнаружил, тщетно пытаясь вследствие каталепсии передвинуть свою ногу руками, что находится в состоянии анестезии. Это он оттестировал разными способами, попросив меня обставить его различными вещами для проведения его теста. Например, он сказал, чтобы я приложил лед к его лодыжке, так как он в существенной степени не мог сделать это сам. Наконец, после долгого изучения, он повернулся ко мне, заметив: “Слушайте, вы, кажется, вполне холодны и комфортны, тогда как я в сверхэкстраординарном затруднении. Я делаю вывод, что вы каким-то мягким способом рассеяли и потревожили мое чувство осознания моего тела. Послушайте, это состояние чем-то схоже с гипнозом?”.

Сохранение памяти обрадовало его, но он остался полностью в растерянности, рассматривая генезис его каталепсии и анестезии. Тем не менее, он осознал, что был использован какой-то метод коммуникации с целью произведения полученных внешних результатов; хотя и не смог связать приведение в определенное положение его тела с конечным результатом.

Здесь Эриксон конструирует такой опыт для Хаксли, который, являясь формальным эквивалентом его кинестетической репрезентативной системы, делает невозможным для субъекта, находящегося в глубоком трансе, отвечать на разговорные постулаты в лингвистической системе. Приводя тело Хаксли в положение, из которого для него невозможно прямо ответить на команду о специфическом движении, и затем давая Хаксли эту команду, Эриксон производит кинестетическую демонстрацию того же формального феномена, как и неспособность субъекта ответить, пока каждая порция последовательности поведения не станет с высокой степенью точной. В случае разговорных постулатов ответ дается только на буквальное значение глубинной структуры, а не на смысл предложения, даваемый буквальным значением глубинной структуры плюс значением, выведенным из него с помощью механизма разговорных постулатов. В формально параллельной манере, пока не все порции и последовательности кинестетических шагов в вынесении команды даны с должной точностью, Хаксли парализован. Нормальные состояния механизмов сознания, позволяющие персоне обеспечивать себя кинестетическими шагами, преподнесенными неточно, но подразумеваемыми командой, недоступны для Хаксли. Эта область поведения в глубоком трансе требует более основательного исследования для формализации.

Дальнейшее экспериментирование с глубоким трансом исследовало визуальные, аудиальные и другие типы идеосенсорных галлюцинаций. Одной из мер, принятых для этого автором, было изобразить пантомимой регистрацию звука открывающейся двери и затем притвориться, что видишь кого-то, входящего в комнату, встать в знак уважения и указать на кресло, затем повернуться к Хаксли, выражая надежду, что ему удобно. Он ответил утвердительно и выразил удивление по поводу неожиданного возвращения его жены, тогда как он ожидал, что она будет отсутствовать весь день. (Кресло, на которое я указал, было то самое, которое, как я знал, предпочитала занимать его жена). Он разговаривал с ней и явно галлюцинировал ответы. Его прервали вопросом, как он определил, что это его жена, а не гипнотическая галлюцинация. Он задумчиво исследовал вопрос, затем объяснил, что я не дал ему предложений галлюцинировать его жену, что я был так же сильно, как и он, удивлен ее приходом и что она одета так, как была одета прямо перед своим уходом, и не так, как я видел ее раньше. После короткой задумчивой паузы он вернулся к “разговору” с ней, явно продолжая галлюцинировать ответы. В конце концов я привлек его внимание и сделал движение, предлагающее “исчезновение”, по направлению к креслу, в котором он “видел свою жену”. К его полному потрясению, он увидел ее медленно растворяющейся. Затем он повернулся ко мне и попросил, чтобы я разбудил его с полной памятью этого опыта. Я сделал это, и он обсуждал с некоторой широтой последний опыт, делая много специальных пометок в своей записной книжке, развивая их с помощью ответов на его вопросы, обращенные ко мне. Он был очень удивлен, узнав, что, когда я попросил его пробудиться с сохранением иммобильности и анестезии, он думал, что он проснулся, но что состояние транса в отношении к нему неопознаваемо существовало.

Затем он выполнил дальнейшую работу по гипнотическим галлюцинаторным опытам, и было исследовано огромное их количество (позитивные и негативные, визуальные, аудиальные, обонятельные, вкусовые, тактильные, кинестетические, температурные, голода, сытости, усталости. • слабости, глубокого возбужденного ожидания и т. п.). Он показал себя очень компетентным во всех отношениях, ч было замечено, что его частота пульса меняется максимум на 20 ударов, когда его попросили галлюцинировать опыт подъема на гору в глубоком состоянии усталости. Он сам предложил в своем обсуждении этих различных опытов ту идею. что, тогда как негативная галлюцинация может быть с готовностью достигнута в глубоком трансе, это будет наиболее трудно в легком или глубоком трансе, так как негативная галлюцинация являлись наиболее деструктивными для реальных значений, даже тех, которые присутствовали в гипнотической ситуации. Впоследствии, работая с индуцированными негативными галлюцинациями, он обнаружил, что я был неясным по очертаниям, несмотря на то, что он мог создать глубокий транс с негативными галлюцинациями, присущими этому глубокому трансу для всей внешней реальности, кроме реальности гипнотической ситуации, которые должны были оставаться ясными, и хорошо различимыми, пока не была бы предложена обратная ситуация. Последующая работа с другими субъектами подтвердила обнаруженное Хаксли. Я ранее не исследовал такую природу негативных галлюцинаций в легком и среднем трансах.

С этой точки зрения Хаксли вызывал свое определение номера страницы в состояниях более легкого транса во время изучения гипермнезии, и он попросил, чтобы его подвергли таким же тестам в глубоком гипнозе. Вместе мы проштудировали шкаф библиотеки, в конце концов выбрав несколько книг, которые, как Хаксли был уверен, он прочел много лет назад, но к которым он не прикасался в течение 20 или более лет (одну, как впоследствии стало видно он никогда не читал, другие пять читал).

В глубоком трансе с закрытыми глазами Хаксли внимательно слушал, как я открыл случайным образом книгу и читал с полдюжины строк из выбранного параграфа. Для некоторых он выделял номер страницы практически сразу же и затем галлюцинировал страницу и “читал” ее в месте, где я остановился. К двум книгам он обращался, как он вспомнил, пятнадцать лет назад. Для двух других он нашел трудным правильно определить номер страницы и даже дать его только приблизительным образом. Он не мог галлюцинировать печатный текст и не мог дать чуть более, чем оживление выраженной мысли, но это, по существу, было корректно. Он не мог определить когда он читал их, но был уверен, что это было более 25 лет назад.

В посттрансовом обсуждении Хаксли был более всего удивлен тем, что его воспоминания были вполне изощрены, однако их сопровождал комментарий опыта, в основе интеллектуальный, с восстанавливаемыми воспоминаниями, лишенными любых эмоциональных сигнификаций принадлежности ему как персоне. Это привело к общему обсуждению гипноза и глубокой рефлексии с общим же ощущением неадекватности со стороны Хаксли, содержащим правильную концептуализацию его ощущений в сравнении с оценками. В то же время как Хаксли был очень обрадован своими гипнотическими ощущениями из-за их занимательности и нового понимания, которое они предлагали ему, он был некоторым образом в растерянности. Он чувствовал, что, по чисто личным ощущениям, он получал определенные неидентифицируемые субъективные ценности от состояния глубокой рефлексии, не обязательно получаемые из гипноза, которые предлагали лишь новое пространство точек зрения. Глубокая рефлексия, как он декларировал, давала ему определенные внутренние стойкие ощущения, которые, казалось, играли некоторую существенную роль в его паттерне существования.

Во время этого обсуждения он неожиданно спросил, сможет ли гипноз быть использованным для того, чтобы позволить ему изучать его психоделические опыты. Его просьбе пошли навстречу, но после пробуждения от транса он выразил чувство, что гипнотические переживания были совсем отличны от тех, которые являлись приблизительным “прочувствованном” с помощью глубокой рефлексии. Он объяснил, что гипнотическое исследование не давало ему внутреннего чувства, а именно продолжительного субъективного чувства нахождения прямо сейчас в центре его психоделического переживания, что здесь имело место навязанное интеллектуальное содержание, параллельное “чувственному содержанию”, тогда как глубокая рефлексия обеспечивала мощную эмоциональную базу стабильного характера, на которой он мог “расположить осознанно и без усилий интеллектуальное поле идей”, по отношению к которым читатель мог дать целостный ответ.

Это обсуждение Хаксли пришло к концу на задуманном комментарии, что его короткие интенсивные опыты с гипнозом до сих пор не начали перевариваться и что он не может осознать того, что будет предложен разумный комментарий без гораздо большего количества мыслей.

Твердая уверенность Хаксли в его способности (дополнять) визуально кодированную информацию из далекого прошлого - это очередной пример одного из типов состояний, которые становятся доступными субъекту в состоянии глубокого транса. Особенно соблазнительно для нас то, что, чем глубже транс, тем более удаление у Хаксли от нормального состояния сознания, тем более доступным становится визуальный материал, хранящийся в недоминантном полушарии. Характеризация Хаксли различий между его переживаниями глубокой рефлексии и глубокого транса также показывают эту тенденцию.

Описание глубокой рефлексии

...давало ему определенные внутренние стойкие ощущения ... “прочувствованней с помощью глубокой рефлексии ...

Описание глубокого транса

...предлагало лишь новое пространство точек зрения ...не давало ему внутреннего ощущения

Такая характеристика предполагает, что одно из различий между глубокой рефлексией и глубоким трансом для Хаксли - это степень, до которой недоминантное полушарие включено в эти изменения состояния

сознания.

Он настаивал, чтобы с ним проделали дальнейший глубокий гипноз, в котором были бы индуцированы более сложные феномены с целью позволить ему более адекватно исследовать себя как личность После быстрого внутреннего обзора того, что надо сделать и что можно было бы сделать, я пришел к заключению о желательности глубокого трансового состояния с возможностью диссоциативной регрессии двух состояний, то есть процедуру регрессирования его с диссоциированием из избранного пространства его недавнего жизненного опыта так, чтобы он мог обозревать это как внешний наблюдатель, ориентированный по-другому относительно этого пространства. Лучшим способом достижения этого было, как я чувствовал, использование метода конфуза.

На решение использовать метод конфуза повлияла в значительной мере осведомленность автора относительно неограниченных интеллектуальных способностей Хаксли и о его любопытстве, которое бы очень помогло в подведении Хаксли к тому, чтобы добавить к вербализации техники конфуза другие возможные выработанные значения, сигнификации и связи, таким образом действительно подкрепляющие эффективность моих собственных усилий. К несчастью, у нас не было звукозаписывающего устройства, чтобы сохранить детали осуществленных предложений, которые должны были привести к эффекту погружения Хаксли во все более и более глубокий транс, такой, что глубина происходила “от части и отчасти” его, которая возникла перед ним в “полной ясности, в живой реальности, в невозможной действительности, которая однажды была, но которая сейчас в глубинах транса могла бы в потрясающем противостоянии сменить все ваши воспоминания и понятия”. Это было преднамеренно смутное, но обещающе обширное предложение, и я просто положился на интеллект Хаксли, чтобы развить его избыточной многозначительностью для него самого, которую я даже не мог пытаться разгадать. Были, конечно, другие предложения, но они центрировались по эффекту на предложении, заключенном в рассуждении выше. То, что я имел в уме, не было определенной ситуацией, но такой постановкой ситуации, при которой самого Хаксли подводили к определению задачи. Я даже не пытался спекулировать на тему, что мои предложения могут означать для Хаксли.

Эриксон знакомит здесь с тем, что он называет ТЕХНИКОЙ КОНФУЗА. Название техника конфуза охватывает широкий круг явлений. Здесь мы выделим только некоторые из паттернов, по мере каждого нашего возвращения к этой 'методике каждый раз выделяя дополнительные паттерны. Первый из цитируемых материалов Эриксона - состоит из семи слов предложения:

Глубина происходила от части и отчасти...

Начальное существительное фразы глубина - это то, что называется в мета-модели, выдвинутой в “Структуре Магии”-2, номинализацией. То есть, по своей репрезентации глубокой структуры, это существительное было предикатом - словом, первоначально презентирующим отношение или процесс. Посредством трансформационных процессов, существующих в естественных языковых системах, этот предикат выступает как имя вещи в поверхностной структуре, используемой Эриксоном. Возможно, здесь может помочь негипнотический пример:

В доме было кресло.

В доме было крушение надежд. В “Структурк Магии”-I мы разработали большое количество тестов, помогающих терапевтам в обострении их интуиции в идентификации иоминализаций. Например, если ваша наиболее высокоценная репрезентативная система - визуальная, вы можете проводить тест на определение, является ли каждое из существительных в предложении номинализацией, представляя серебристо-зеленую тачку, и внутренним зрением пытаясь визуализировать положение каждой из вещей, соответствующих существительным в этом предложении, в этой тачке. Если вы способны сделать это, существительное не является номинализацией; в противном случае - является. Используя вышеприведенные предложения как пример, любой из вас сможет визуализировать положение в тачке кресла, но не крушения надежд. Это показывает, что слово кресло - истинное существительное, но слово крушение - номинализация, существительное, которое получено из предиката.

Одна из характеристик номинализаций - что они несут меньше информации, чем возможно. Прочитайте следующие предложения, обращая внимание на информацию, связанную с предикатом сокрушать (надежды), в каждой из форм:

То, что Бетти сокрушила надежды Макса, было очевидно.

То, что надежды Макса сокрушились, было очевидно.

крушение (надежд), в своей номинализированной форме, не понимается или не соотносится с частью нашего опыта. Так как оно не имеет референтного индекса, такая номинализация провоцирует представления или галлюцинации со стороны слушателя. Способом, в точности параллельным номинализации крушение, слово глубина несет информацию, связанную с ним, но опущенную, и, таким образом, не имеет референтного индекса. Так как оно оказывается не имеющим референтного индекса, оно подвигает слушателя на интерпретации, представления и галлюцинации. Одно из требований к утверждениям, делаемым гипнотизером клиентам -чтобы эти предложения были согласованы с текущим опытом клиента или конгруэнтны ему. Мы обозначаем это как СЛЕДОВАНИЕ (номинализация от "следовать", "идти в ногу"). Есть несколько путей, которыми это может быть реализовано гипнотизером. Гипнотизер может ограничить себя вербальными описаниями в точности тех вещей, которые он имеет возможность непосредственно обозревать. Например, часто, как часть процесса индукции, гипнотизер будет включать предложение типа:

...делая вдох и выдох...

...читая слева направо...

где он следит за моментом своего произнесения слов вдох и выдох, чтобы поймать соответствующие дыхательные движения клиента. Или, в случае стандартной левитации рук, гипнотизер типично будет включать утверждения, как:

...поднятие, внезапный рывок...

...еще выше...,

где эти слова-описания проговариваются гипнотизером точно в тот момент, когда рука клиента действительно поднимается, делает рывок и т.п.

Другой отличный способ следования для гипнотизера — это использование им вербальных описаний, которые позволяют клиенту галлюцинировать или проецировать его текущие переживания на используемые описания. Умелый гипнотизер, применяющий этот способ следования на полную мощность, использует универсальный процесс человеческого моделирования - опущение, искажение и генерализацию. Как мы пространно объясняем в “Структуре Магии”-I , гл.2, 3, 4, внутри систем языка, которые каждый из нас использует для коммуникаций, существует масса механизмов искажения. Возможно, наиболее жесткий из них - лингвистически - процесс номинализации, лингвистический процесс репрезентации процесса как события. Как показано в примерах с крушением надежд и глубиной, другие два моделирующих процесса типически вовлекаются, когда имеет место процесс номинализации. Предикат “сокрушать” используется в предложении:

Крушение надежд было очевидным, в номинализированной форме. В глубинной структуре предложения, в которой присутствовала номинализация крушение, существовала и дополнительная информация, кто или что сокрушил надежды кого (в

действительности это требует дополнительного объяснения в референтной структуре). Оба этих куска информации не могут быть репрезентированы в поверхностной структуре. Аналогично, с номинализацией глубина:

поверхностная структура не содержит информации, касающейся того, какая глубина и глубина чего. Так как информация опущена и таким образом не может являться в действительном выражении гипнотизера, предложение само не несет референтного индекса, который понимается как конкретное переживание. Поэтому результирующая часть глубина становится для слушающего возможным описанием широкого спектра переживаний. Это предоставляет клиенту огромное количество возможностей выбора интерпретаций, галлюцинаций или проекций. С помощью этого средства клиент оказывается более активно включенным в процесс трансовой индукции или поведения в глубоком трансе. В дополнение, конечно, гипнотизер успешно “следует” переживаниям клиента. С помощью такого искусного использования трех процессов человеческого моделирования -в этом случае специфических лингвистических механизмов этих трех процессов - номинализации, трансформационного опущения и отсутствия референтного индекса гипнотизер может с успехом следовать переживаниям клиента без знания их сущности. Это позволяет гипнотизеру иметь бесконечный спектр возможностей выбора в его вербализациях. Как говорит Эриксон:

...его любопытстве..., которое бы очень помогло в подведении Хаксли к тому, чтобы добавить к вербализациям техники конфуза другие возможные отработанные значения, сигнификации и связи, таким образом действительно подкрепляющие эффективность моих усилий... Это было преднамеренно смутное, но обещающе обширное предложение, и я просто положился на интеллект Хаксли, чтобы развить его избыточной многозначительностью для него самого, которую я не мог даже пытаться разгадать—Я даже не пытался спекулировать на тему, что мои “предложения” могут означать для Хаксли.

Так, первая часть первого цитируемого Эриксоном предложения - глубина -восхитительно отвечает намерениям как его самого, так и Хаксли.

Второй паттерн, который мы хотим взять из этой выдержки в семь слов, задается словами “от части и отчасти”:

Глубина исходила от части и отчасти

которую мы обсуждаем, когда фраза преподнесена аудиально. Другие типы лингвистической двусмысленности могут иметь место даже независимо от репрезентативных систем; например:

Гипноз гипнотизеров может быть сложным.

Неопределенность этого предложения состоит в следующем. Которое из следующих двух предложений имеется в виду как содержание вышеприведенного:

Гипнотизеры в процессе гипноза могут делать сложные вещи.

или

Для кого-либо, делающего попытку гипнотизировать гипнотизера, это может оказаться сложным1

Отметьте, что, как если вы читаете первоначальное предложение вслух и слушаете его (аудиальная репрезентация), так и если вы читаете его про себя без внутренней аудиальной репрезентации (внутренний голос), оба значения допустимы. Такой тип неопределенностей был формализован трансформационными лингвистами и рассматривается как СИНТАКСИЧЕСКАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ. В терминах, ранее введенных нами, предложение или поверхностная структура называется неопределенным, если оно - лингвистическая репрезентация более чем одной отдельной глубинной структуры.

Поверхностная структура - "гипноз гипнотизеров может быть сложным".

Значения возможных глубинных структур

гипнотизеры в процессе гипноза могут делать сложные вещи

для кого-либо, делающего попытку гипнотизировать гипнотизера, это может быть сложным

Пример ФОНЕТИЧЕСКОЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ, которая параллельна используемой Эриксоном, следующий:

она проснулась и шумела со сна, она проснулась, и шумела сосна.

Произнесите вышеприведенное предложение вслух; в условиях нормальной речи большинство слушателей не сможет провести различие между двумя визуально представимыми версиями.

Фонетическая презентация полностью не определена. Объяснение здесь такое же, как и выше - поверхностная структура является репрезентацией более чем одной глубинной структуры. Теперь посмотрим на предложение Эриксона опять:

Глубина происходила от части и отчасти...

Та же звуковая последовательность - мы репрезентируем ее визуально как "от - части" - может быть разложена на две отдельные последовательности глубинных структур. Заметьте, что Эриксон оставляет неопределенность, повторяя последовательность звуков дважды, соединяя их союзом и. Таким образом, здесь существуют не две, но четыре возможности разложения на глубинные структуры (см. далее). Другими словами, слушающий, в данном случае Хаксли, остается с четырьмя возможными интерпретациями глубинной структуры фразы на одну поверхностную ее структуру "от части и отчасти".

От части и отчасти отчасти и отчасти отчасти и от части от части и от части

Держа в уме лингвистические различения, объясненные выше, мы возвращаемся к изучению остающегося цитируемого материала, предложенного Эриксоном в его инструкциях, помогающих Хаксли

находиться в глубоком трансе:

... полной ясности, в живой реальности, в невозможной действительности, которая однажды была, но которая сейчас в глубинах транса могла бы в потрясающем противостоянии сменить все ваши воспоминания или понятия...

Возможно, простейший путь для вас стать способным оценить структуру утверждения Эриксона - это поместить себя в комфортабельное положение, ввести себя в состояние полной релаксации и с мыслью /чувством/картиной/ звуком, которые приходили к вам когда-то, дать себе допустить, что то, что вы готовитесь услышать, исключительно важно и повлияет на оставшиеся годы вашей жизни. Затем пусть ваш друг прочтет текст Эриксона вам тихим, серьезным, значительным голосом в медленном темпе, с различной фразировкой (интонационные паттерны), и обратите внимание на все интерпретации, которые вы способны предложить в данной ситуации.

С формальной точки зрения число возможных интерпретаций -астрономическое. Например, восемнадцать из двадцати восьми слов -предикаты глубинной структуры. Из этих двадцати только два выступают как глаголы поверхностной структуры (типично, что предикаты глубинной структуры могут брать на себя наименее искаженную форму). Большинство оставшихся из этих предикатов глубинной структуры прошли через вышеописанный процесс номинализации. Для каждого из них, конечно, число возможных интерпретаций огромно. Таким образом, и с лингвистической стороны происходит успешное следование переживаниям Хаксли, что дает ему максимальную свободу в выборе интерпретаций, которая устраивает его, без осознания ситуации со стороны Хаксли. В

качестве примера:

...потрясающей конфронтации...

противостоять. Таким образом, в глубинной структуре предикат противостоять - лингвистическая репрезентация процесса, в котором кто-то противостоит кому-то по поводу чего-то. Еще: через процесс лингвистической номинализации весь материал, связанный с этим предикатом глубокой структуры, был опущен, и, следовательно, результирующее в ыражение тотально лишено референтного индекса, таким образом становясь максимально доступным для интерпретаций Хаксли и включения в его текущее переживание глубокого транса. Предикат глубинной структуры потрясать присутствует во фразе как причастная форма (потрясающий), описывающая чьи-то переживания, связанные с номинализацией противостояния. Он описывает способ, которым противостояние переживается. Задача здесь состоит в том, каким путем противостояние осуществляется кем-то: сама ли персона осуществляет п роцесс, персона ли, которой противостоят, или кто-то, наблюдающий это противостояние? Опять этот предикат глубокой структуры, в лингвистическом процессе трансформированный в причастие поверхностной структуры, потерял информацию, связанную с ним, в полной лингвистической репрезентации глубинной структуры. Результатом опять является то, что поверхностная структура максимально размыта и, таким образом, максимально конгруэнтна текущему и будущему опытам Хаксли. Для некоторого усложнения два предиката потрясать и противостоять связаны синтаксически. Именно, если Хаксли выбирает интерпретацию для отсутствующей информации, ассоциированную с предикатом противостоять, он все равно имеет свободу снабдить предикат потрясать любым куском информации, который он выбрал для предиката противостоять (потрясена может быть персона, осуществляющая противостояние, или персона, которой противостоят, или некоторый наблюдатель). Далее следует список предикатов глубинной структуры, которые были номинализированы в цельном высказывании Эриксона:

ясность реальность

действительность глубина

транс противостояние

воспоминание понятие

Здесь есть две дополнительные характеристики отрывка для Хаксли, которые проявляются снова и снова в вербальной работе Эриксона. В нескольких случаях Эриксон накладывает друг на друга предикаты, один модифицирующий другой, способом, который нарушает то, что лингвисты называют выборочными ограничениями (см. Гриндер и Илгин,1973;

Хомски, 1965).

Когда персона произносит предложение, как:

Мальчик чувствует себя дураком. любой природный носитель английского языка воспримет предложение как хорошо сориентированное предложение его языка, однако, если персона произнесет:

Скала чувствует себя дурой. типичным ответом естественного носителя языка будет нечто типа озадаченности, типа чувства, что он что-то не улавливает из того, что говорящий пытается передать. Объяснение трансформационными лингвистами этого феномена таково: каждый предикат в системе языка -это наименование процесса или отношения. В мире человеческого опыта определенные или отношения ограничены тем, что они могут происходить только с определенными родами людей или вещей. Например, только человеческие существа женского пола могут стать беременными. Обратно же, процесс нахождения в статусе отца ограничен мужским полом. Так что предложение

Мой отец опять беременный

- это решительно своеобразное предложение. Другой способ репрезентировать эти факты - это установить, что множество объектов/ людей, которые определяются термином отец, и множество объектов/ людей, которые определяются словом беременный, не пересекаются; они не имеют общих членов. Ничто не может быть одновременно и отцом, и беременным. Лингвистически, предикат беременный, как говорят, обладает выборочным ограничением, которая требует, в случае его применения к кому-то, чтобы этот кто-то был женщиной. Другие выборочные ограничения менее явно деформированы. Например, некоторые из вас, читатели, найдут следующие предложения вполне приемлемыми, другие осудят их как абсолютно неприемлемые, тогда как третьи же найдут, что одни приемлемы, а другие- нет, а некоторые - неясно:

Мой кот Трипод чувствует себя дураком.

Мой кот чувствует себя дураком.

Моя золотая рыбка чувствует себя дурой.

Мой червяк чувствует себя дураком.

Мои розы чувствуют себя дурами.

Мои сорняки чувствуют себя дураками.

Моя печь чувствует себя дурой.

Эриксон применяет эту категорию лингвистических паттернов, когда он использует, к примеру, фразу невозможная действительность. Многие естественные носители английского языка отнесутся к этой фразе как к нарушению выборочного ограничения, а именно, как может то, что действительно, быть невозможным, или как невозможное может быть действительным?

Заключительный паттерн, который мы хотим вытащить из этой вербализации Эриксона - паттерн, включающий в использование предикаты однажды, был, сейчас, будет. Общая черта этих предикатов -то, что все они относятся ко времени - так называемые временные предикаты. Именно они имеют следующую направленность:

был - относится к прошлому

теперь - относится к настоящему

будет - относится к будущему

однажды - неопределенное отношение* Таким образом, все главные логические возможности в отношении ко времени у Эриксона в единой целостности 16 . И опять, существенность этого - в том, что Хаксли позволено выделить интерпретацию, которая максимально конгруэнтна его текущему и будущему опыту. Как мы установили в обсуждении последовательностей предикат-предикат, таких как... потрясающее противостояние..., эти три основных категории лингвистических трансформаций - номинализация, нарушений выборочных ограничений и временных предикатов - взаимодействуют друг с другом, обеспечивая клиенту астрономическое число возможных интерпретаций, из которых можно выбирать, таким образом гарантируя успешное следование гипнотизера.

Очевидно стало, что Хаксли производил интенсивный гипнотический ответ во время продолжительных повторяемых мною высказываний, мною же предложенных, когда он внезапно поднял руку и сказал довольно громко и очень сварливо: "Слушайте, Милтон, вы не думаете заткнуться? Сейчас здесь особенно, сверхэкстраординарно интересно, и ваша постоянная болтовня прямо пугающе отвлекает и надоедает." В течение более чем двух часов Хаксли сидел с открытыми глазами, пристально глядя перед собой. Игра выражений на его лице была очень быстрой и сбивающей с толку. Частота его сердечных сокращений и дыхания, по наблюдениям, менялась неожиданно и необъяснимо, и повторялась с нерегулярными интервалами. Каждый раз, когда автор пытался заговорить с ним, Хаксли поднимал ладонь, возможно еще приподнимал голову и говорил, что автор был ему несколько в тягость, и часто и настойчиво требовал тишины.

После порядком более двух часов, он внезапно взглянул вверх, на потолок, и произнес озадачивающей силой: "Слушайте, Милтон, это экстраординарное непредвиденное осложнение. Мы не знаем все. Вы нам не принадлежите. Вы сидите на краю обрыва, наблюдая нас обоих, и никто из нас не знает, что один говорит Вам; а мы находимся в коридоре, глядя друг на друга с экстраординарным интересом. Мы знаем, что Вы - некто кто может определять нашу идентичность, и особенно, экстраординарно то, что мы оба уверены, что мы тоже знаем о ней, и что другой в действительности не другой, но просто ментальный образ

прошлого или будущего. Но Вы должны разрешить это, несмотря на время и расстояние, хотя мы и не знаем Вас. Говорю, что это экстраординарное очаровательное затруднение, и я- это он, или он - это я? Валяйте, Милтон, кто бы вы ни были." Были другие такие же ремарки сравнимого содержания, которые не могли быть записаны на пленку, и тон голоса Хаксли неожиданно стал весьма настойчивым. Ситуация в целом сильно смущала меня, но временные и другие типы диссоциации, как казалось, явно были включены в ситуацию. С интересом, но внешне спокойно, я взялся пробудить Хаксли от его трансового состояния, соглашаясь с частными данными мне намеками и говоря по существу:

- Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, внимательно слушайте то, что говорится, и медленно, постепенно, с комфортом начинайте действовать согласно этому. Чувствуйте себя отдохнувшим и комфортным, чувствуйте потребность обеспечить все возрастающий контакт с моим голосом, со мной, с ситуацией, которую я представляю, потребность вернуться к делу, которое было в моих руках не так давно, не так давно принадлежащему мне, и оставьте позади, но в доступном для запроса состоянии практически вс e важное, зная и не зная. что это доступно для запроса. И теперь, разрешите нам посмотреть, что это так, Вы сидите здесь, абсолютно проснувшийся, отдохнувший, в комфорте, и готовый к обсуждению того немногого, что было.

В статье Эриксона было использовано три различных типа печати; это было сделано, чтобы попытаться преодолеть ограничения одной системы (здесь - визуальной - печать) коммуникации с читателем в передаче методики, которую он использовал с Хаксли. Действуя таким образом, Эриксон пытается описать на примере одну из его наиболее мощных методик. Мы начинаем с рассортирования порций целостной коммуникации по трем категориям, так, как они отмечены различными типами печати в статье:

Каждый из типов печати в оригинальной статье репрезентирует отдельную порцию целостной коммуникации, проводимой Эриксоном, которую он маркирует некоторым родом аналогового сигнала. Какие конкретно специфические аналоговые сигналы Эриксон использует в данный момент времени для каждой из категорий, репрезентированных различными типами печати, не суть важно для наших целей на этом этапе.

Из наших личных наблюдений и записей Эриксона, и имея в виду тот факт, что Хаксли обыкновенно держал глаза закрытыми во время глубокого транса, мы пришли к догадке, что Эриксон использовал для маркировки трех наборов сообщений как отдельных сдвиги голоса по тональности и темпу. Эриксон имеет отличный контроль над своими аналоговыми качествами голоса (тональностью и темпом). Одна из полезных генерализаций, выводимая из этого участка работы Эриксона, -имеющаяся у него утонченно развитая способность к использованию взаимодействий однозначимых аналоговых систем. Что существенно, он продуцирует протяженную последовательность английских слов и фраз, которые, будучи слышимыми, составляют хорошо сформированную английскую коммуникацию. Наиболее сильное впечатление в этой коммуникации производят (в этом конкретном случае) два набора аналоговых сигналов, которые выбирают последовательности английских слов и фраз из тотального сообщения, каждый из которых, сам по себе, составляет связную коммуникацию. Конкретно, набор А предназначен для того, чтобы помочь Хаксли в возвращении к относительно нормальному состоянию сознания; набор В имеет своей функцией обеспечение подсказки, которую позднее использует Эриксон, чтобы помочь Хаксли восстановить его переживания; набор С - это инструкция Эриксона для Хаксли - испытать амнезию в связи с его деятельностью в глубоком трансе. Мы не можем преувеличить полезность и мощность такого аналогового маркирования однозначимого материала, которое разбивает его на отдельные единицы сообщений. Почти на каждом из тех, на ком мы использовали эту методику, она доказала свою быстродейственность и эффективность. Дальнейшее обсуждение - это частичное объяснение эффективности методики:

терапевтическом контексте эти различия формируют основу помощи клиенту в изменении (см. "Структуру Магии"-I, гл.6; "Структуру Магии"-2, ч.2, и Сэйтер, 1973, "Построение человека"). Целостное сообщение, предлагаемое Эриксоном, составляет хорошо сформированную коммуникацию английского языка.

Нормальные лингвистические механизмы переработки информации для обнаружения смысла, в результате которых мы становимся осведомленными о значении целостного сообщения, относятся к этому уровню структуры. Такие лингвистические процессы, сами по себе, в нормальном состоянии, бессознательны или подсознательны, их результаты - значение сообщения - сознательны. Так как обычно мы не репрезентируем по отдельности сообщения, несомые аналоговыми сигналами другого человека, мы не осознаем отношений между однозначимым языковым материалом и этими сигналами. Так, когда Эриксон использует аналоговые сигналы для маркировки целостного сообщения с целью декомпозиции его в отдельные единицы сообщения, мы не осознаем, что здесь присутствует этот уровень паттернинга, и, следовательно, мы получаем информацию, о которой мы целиком не имеем понятия. Без осознания мы не отрицаем сообщения, но просто отвечаем.

/2/ Каждый из нас прошел через протяженный опыт обучения между двумя годами и пятью, когда мы учились говорить и понимать естественную языковую систему, называемую английским языком. Когда мы делали это, мы начинали с научения отвечать и строить последовательности из английских слов, которые были проще по структуре, чем взрослый английский; эти более простые паттерны называются ДЕТСКАЯ ГРАММАТИКА. Примеры таких “детских грамматик” полностью отличны от грамматики взрослого английского, но полностью закономерны по своим паттернингам.

законов обусловливания. Однако, картина, которую мы сейчас начинаем формировать, есть картина с ребенком, творчески конструирующим свой собственный язык в соответствии с врожденными и внутренними способностями, - с ребенком, развивающим новые теории структуры языка, модифицируя и отвергая старые теории по мере продвижения.

Для нас кажется теперь очевидным, что дети формируют разнообразие собственных словесных категорий - основанных на функционировании слов в их собственных языковых системах, и поэтому на такие слова должно смотреть в свете общей системы ребенка, и не в терминах взрослой системы, которую он еще не создал... Когда ребенок начинает составлять два слова вместе, начинаешь понимать его активную грамматику. Примеры, приведенные выше, демонстрируют, что язык ребенка структурирован в соответствии с этой точкой зрения, что он скорее может быть характеризован иерархическими структурами, что он имеет тенденцию быть систематическим, что структуры меняются с возрастом и что они не всегда соответствуют взрослым структурам.

Дэн Злобин, Психолингвистика, 1971

Некоторые из единиц сообщения (возьмем набор В в качестве примера), которые создает Эриксон с помощью аналоговой маркировки тональной коммуникации, не являются хорошо сформированными последовательностями взрослой грамматики. Тем не менее, при анализе они сильно напоминают паттерны, которые каждый из нас употреблял во время нашего опыта обучения между двумя и пятью годами. Таким образом, похоже, чтобы понять сообщение, передаваемое последовательностью слов и фраз в единице сообщения, выделенной Эриксоном аналоговой маркировкой, мы приближаемся к грамматическим механизмам, которые мы использовали, будучи детьми. Это помогает объяснить абсолютно непонятный феномен возрастной регрессии, который “спонтанно” имеет место при употреблении этого метода.

/З/. Одна из наиболее интригующих находок в исследованиях, проведенных психолингвистами и лингвистами, это то, что различные этапы в грамматике ребенка, когда ребенок продвигается от почти полной некомпетентности в языковых структурах к полной компетентности, имеют те же упрощенные паттерны на каждой стадии, независимо от ребенка и от языка, который ребенок учит(см. Злобин, 1974; Мак Нейл, 1970 для более детального представления).

Хомский, 1965; Гриндер и Элгин, 1973, гл.13). В сущности, гипотеза Универсальной Грамматики постулирует, что мы начинаем жизнь с предварительно закрепленным набором различений, являющимся базисом для наших построений, когда мы учимся понимать и произносить правильно сложные системы естественного языка, с которым мы знакомимся между двумя и пятью годами. Из обширных данных по случаям повреждений мозга (см., в особенности, Голдштейн, Леннеберг, Гешвинд) и нейрологическому картированию локализаций функций мозга (см., в особенности, Пенфилд, Геззинга, Эклесс, Сперри) мы обнаружили, что, очевидно, каждое из полушарий мозга имеет потенциал стать так называемым доминантным полушарием - местом локализации языковой системы. Например, дети, являющиеся жертвами повреждений доминантного церебрального полушария, происшедших уже после того, как они (дети) начинали и даже в большей степени выполняли задачу обучения пониманию и использованию языка, вначале теряют свои лингвистические навыки, но быстро восстанавливают их. В этом процессе они демонстрируют тот же набор паттернов детской грамматики, который они проявили во время своих начальных методов обучения. Сопоставление этих двух находок приводит нас к заключению, что каждое из полушарий мозга имеет закрепленные цепочки, известные как Универсальная Грамматика.

Так как Эриксон разлагает свою целостную коммуникацию, аналогово маркируя отдельные единицы сообщения, некоторые наборы (снова набор В в примере) составлены из паттернов, которые достигают простоты паттернинга, характерного для Универсальной Грамматики. В то время как доминантное полушарие занято нормальной обработкой информации хорошо сформированной общей коммуникации, отдельные единичные сообщения, несущие более простые паттерны, доступны для недоминантного полушария. Таким образом, для нас возможно получать и давать ответы на сообщения, принятые недоминантным полушарием, без какого-либо осознания этого.

Приведенные три соображения, не исчерпывающие возможностей эриксоновской аналоговой маркировки языкового материала, обеспечивают начальную базу для анализа экстраординарной мощности и эффективности этой методики.

осознанием их в среднем трансе, которое сопровождается специфическим чувством меньшего комфорта, так что эти внешние реальности могут стать полной действительностью в любой предложенный момент.

Затем его спросили о реальностях глубокого транса, от которого он только что пробудился. Он задумчиво ответил, что он может вспомнить смутное чувство, что он находится в глубоком трансе, но никаких воспоминаний, которые были бы связаны с ним, не приходит в голову. После некоторой дискуссии относительно гипнотической амнезии и того, что он мог бы проявить такой феномен, он с удовольствием засмеялся и сказал, что такую тему было бы весьма занимательно обсудить. После еще некоторого дальнейшего бессвязного разговора его спросили между прочим, без повода: “В каком коридоре вы поместили бы это кресло?” (указывая на кресло, находящееся рядом). Его ответ был примечателен: “Да, Милтон, это просто экстраординарный вопрос. Просто пугающе так! Он почти лишен смысла, но это слово “коридор” несет в себе какое-то странное чувство сильного тревожного раздражения. Просто экстраординарно прелестно”. Он погрузился в озабоченные размышления на несколько минут и затем заключил, что, если здесь и был какой-то отличительный признак, то это была, несомненно, какая-то текущая эзотерическая ассоциация. После дальнейшего ненаправляемого разговора я заметил: “Что касается края обрыва, на котором я сидел, то мне интересно, насколько глубоким был обрыв”. На это Хаксли ответил: “Да, Милтон, вы можете быть пугающе загадочным. Эти слова “коридор”, “край”, “обрыв” производят на меня сверхъестественный эффект. Это слишком не поддается описанию. Дайте мне посмотреть, могу ли я связать с ними какой-то смысл”.

“коридором”, “краем” и “обрывом”?”

Были обсуждены различные темы. пока Хаксли, наконец, не сказал: “Это сверхъестественное ощущение значащего раздражения, которое эти слова. оказывается, несут для меня, но я полностью, можно сказать, пугающе беспомощен. Я предполагаю, что я должен буду зависеть от вас из-за чего-то, что бы это ни было. Это сверхъестественно, просто сверхъестественно”.

Этот комментарий я без колебаний пропустил мимо ушей, но в течение последовавшего разговора Хаксли, как наблюдалось, имел весьма задумчивое и озабоченное выражение лица, несмотря на то, что он не делал никаких попыток принудить меня к содействию. Через некоторое время я прокомментировал со слабым ударением: “Ладно, возможно, сейчас это станет доступно”. Из своего ленивого и комфортного положения в кресле Хаксли выпрямился самым внезапным и изумленным образом и затем выпалил поток слов, слишком быстро, чтобы записать их, кроме как в форме случайных заметок.

По существу смысл был таков, что слово “доступный” имело эффект сдергивания занавеса амнезии, обнажая совершенно ошеломительные субъективные переживания, которые чудесным образом были “развязаны” словами “оставьте за собой”, вспомнилось целиком с помощью фразы-намека “станут доступными”.

Здесь Эриксон демонстрирует свою изощренную способность входить и действовать в модели мира, представляемой ему клиентом. Принимая без подтверждения комментарий Хаксли о том, что его опыт в глубоком трансе был “очень отвлеченным, пустым”, Эриксон создает для Хаксли переживание, которое позволяет Хаксли прийти к пониманию возможностей феноменов глубокого транса. Конкретно, Эриксон работает, чтобы создать переживание, в котором, Хаксли будет и проявлять амнезию, и частично будет осведомлен, что происходит что-то экстраординарное. С его чуткостью к лингвистическим репрезентациям, данным Хаксли в глубоком трансе, Эриксон выбирает несколько актуальных слов, которые Хаксли использовал во время периода, на который у него наступила амнезия. Эриксон начинает спрашивать Хаксли, Хаксли примечательно реагирует;

конкретно, когда Эриксон использует слова, употребленные Хаксли во время того периода глубокого транса, на который у него амнезия, Хаксли отвечает такими фразами, как:

...это слово “коридор” несет в себе какое-то странное чувство сильного, тревожного раздражения...

...У меня было чувство, что я...

...ощущение значащего раздражения... Одним из интересных параметров переживаний Хаксли является то, что определенные слова здесь приобретают, казалось бы, непреодолимую силу. Конкретно, когда Хаксли слышит слова “коридор”, “край обрыва”, он переживает кинестетические ощущения. И он переживает это телесное ощущение очевидно без какой-либо альтернативы. Этот процесс строго связан с несколькими частями нашего опыта в терапевтическом контексте. Как в нашей работе с определенными типами психосоматических заболеваний (например, астма, заикание), так и с определенными часто встречающимися типами паттернов неуспеха в том, чтобы эффективно справляться с межличностными отношениями, мы натолкнулись на то, что мы начали называть НЕЧЕТКИЕ ФУНКЦИИ. Нечеткая функция (см. “Структуру Магии”-2, ч.III для детального обсуждения) - это ситуация, в которой человек получает сообщение по какому-то каналу входа (например, визуально, аудиально), но, вместо того, чтобы переживать и хранить эту информацию или сообщение в соответственной репрезентативной системе, он репрезентирует ее в какой-то другой репрезентативной системе. Например, один из наших клиентов, страдающий приступами астмы, переживал эти приступы, когда он слышал слово “убить” и другие слова, связанные с насилием между людьми. Другая наша клиентка впадала в неконтролируемую ярость, когда бы она ни слышала слово “Долли”. Клиенты, чья модель мира определяет их поведение так, как будто они не имеют альтернативы тому, что они переживают кинестетически, когда бы они ни слышали отдельную последовательность звуков, проявляют неопределенную функцию, которую мы называем “слышать -чувствовать”. Принятие модели мира, в которой они не контролируют конкретные нечеткие функции, ограничивает число выборов, которые клиенты имеют в своем поведении. То есть, например, если клиент каждый раз, когда он слышит определенное слово, “автоматически” чувствует себя определенным образом, то он более не имеет способности отвечать творчески, вместо этого он может только реагировать. Ответственность за его переживания - буквально, способ, каким он чувствует, - лежит вне его, и утверждения типа

Он заставляет меня чувствовать ярость.

Она просто разрушает все вокруг меня. являются, к несчастью, точными репрезентациями переживаний клиента. Формально идентичные паттерны имеют место в других комбинациях входных каналов репрезентативных систем. Например, одна из наших клиенток испытывала сильное, паническое чувство страха, когда она видела машину, останавливающуюся на внутренней линии шоссе, имевшего четыре этих линии. Это пример нечеткой функции, которую мы называем “видеть - чувствовать”. В любом из этих случаев авторы использовали методики инсценировки и связанные с ними навыки, включая систематическое использование репрезентативных систем для того, чтобы помочь клиенту измениться так, чтобы иметь альтернативу в выборе ощущения от звука или образа, которые клиент получил или сохранил в соответствующей репрезентативной системе. (Эти методики подробно описаны в “Структуре Магии”-2, ч.1,П и Ш).

Важно здесь то, что неопределенные функции не плохи или безумны;

они формируют основу для большинства приятных эмоций и творчества в нашем опыте. Они, тем не менее, в определенных контекстах, являются ограничениями выборов, которые имеет человеческое существо относительно того. какие части мира доступны для него (например, фобии). Таким образом, терапевтические методики, которые мы применяли, созданы для того, чтобы устранить или разрушить эти процессы нечеткого функционирования, но более для того, чтобы помочь клиентам, в обретении, контроля и выбора над этими путями.

Мы также замечаем, что те же паттерны, возникают на культурном или социальном уровне. Определенные классы переживаний иденги41ицируются как негативные нечеткие функции и специфицированы в культуре этой страны как табу - например, порнография идентифицируется в США как негативное “видеть-чувствовать”; также культура осудила употребление слов, описывающих определенные ощущения тела ( fuck и т.п., американская матерщина); дело в том, что они идентифицированы как негативные “слуховые ощущения”. Обратно же, культурные стандарты физической красоты, грации, т.п. и мелодии, ритмы, т.п. - просто культурно идентифицированные, позитивно оцениваемые нечеткие 4>ункции для этих “зрительных ощущений” и “слуховых ощущений” соответственно. Более того, культурные различия, проявляемые различными национальными и этническими группами, могут быть с легкостью репрезентированы в терминах нечетких функций, отобранных как позитивные и негативные, как различия между стандартными культурными требованиями для полов, и внутри культурной или этнической группы, и между различными группами. Значение диалога Эриксона - Хаксли в этой части статьи в том, что он демонстрирует отыскание путей нечеткого функционирования, и, более важно, демонстрирует ценность гипноза как орудия исследования для того, чтобы начать изучение процессов этого человеческого моделирования. Эриксон в течение всей жизни показывал чуткость к этой увлекающей и восхищающей нас возможности. В самом раннем начале своей карьеры он исследовал различные феномены гипнотически индуцированной глухоты и цветовой слепоты (см. Эриксон, 1938).

Наконец, заметьте, что Эриксон показывает свою обычную чувствительность к человеку, с которым он работает. Он позволяет Хаксли исследовать различные пути восстановления материала, ассоциированного с процессами “слухового ощущения”, которые были созданы. Хаксли действует творчески в своих попытках превозмочь амнезию, находящуюся в корне переживаемых им “слуховых ощущений”. Когда Хаксли уже потратил некоторое существенное время на эти попытки, Эриксон просто упоминает одну из фраз-подсказок, которую он аналогово пометил как принадлежащую к набору В - набору подсказок - слов и фраз, которые позволят Хаксли восстановить его воспоминания. Результаты впечатляющи. Эта последовательность снова показывает ценность гипнотически индуцированных нечетких функций как инструмента исследования для изучения человеческого нейрологического потенциала - измененных состояний сознания.

Он объяснил, что теперь он осознал, что он был в “глубоком трансе”, психологическом состоянии, сильно отличном от его состояния глубокой рефлексии, что в глубокой рефлексии было ослабленное, но не важное и не принимаемое во внимание осознание внешней реальности, чувство пребывания в известном ощущаемом состоянии субъективной осведомленности, чувство контроля и желания утилизировать способности, при котором воспоминания, знания, переживания текли свободно и легко. Вместе с этим потоком здесь всегда было продолжающееся внутреннее чувство, что эти воспоминания, знания, переживания, понятия, несмотря на их живость, были не более чем только упорядоченным по смыслу выравниванием психологических ощущений, вне которых формируется фундамент для глубокого, приятного, субъективного эмоционального состояния, из которого будут проистекать всесторонние озарения, чтобы быть реализованными немедленно и с небольшими сознательными усилиями.

Состояние глубокого транса, как он теперь знал, другая и полностью отличная категория переживаний, утверждал он. Внешняя реальность могла входить сюда, но это требовало нового типа субъективной реальности, специальной реальности полностью нового и иного содержания. К примеру, когда я был частично включен в его состояние глубокого транса, его ощущение от меня не было ощущением от конкретного человека с конкретной идентифицируемостью. Вместо этого меня воспринимали только как некоторого человека, которого он (Хаксли) знал в некоторой смутной, неважной и полностью не идентифицируемой системе отношений.

В стороне от “моей” реальности существовал тип реальности, который переживают в живых снах, реальности, которую не подвергают сомнению. Вместо этого такую реальность принимают целиком без интеллектуальных сомнений, и здесь нет ни противоречивых, контрастных, ни рассудочных сравнений, ни конфликтов, так что, что бы ни переживалось субъективно, оно, несомненно, принимается как одновременно субъективно и объективно подлинное и связанное со всем остальным.

В своем глубоком трансе Хаксли обнаружил себя в глубоком, широком обрыве, высоко на крутом склоне которого, на самом краю, сидел я, идентифицируемый только по имени и как надоедливо разговорчивый.

его потрясению, он чувствовал, что переживает смутное любопытное чувство недоверчивого удивления, как будто бы он сам был этим младенцем, глядящим на мягкий песок и пытающимся понять, что это.

За это время, пока он смотрел, он успел стать сильно раздраженным мною, так как я явно пытался разговаривать с ним, и он почувствовал волну -антипатии и ответил, чтобы я заткнулся. Он отвернулся и обнаружил, что ребенок рос прямо перед его глазами, ползал, сидел, стоял, учился ходить, ходил, играл, разговаривал. С глубоким очарованием он наблюдал это растущее дитя, ощущал его субъективные переживания обучения, желаний, ощущений. Он следовал за ним в искаженном времени через множество переживаний, как оно проходило от младенчества к детству, школьным дням, ранней юности и подростковому возрасту. Он наблюдал физическое развитие ребенка, ощущал его физические и субъективные умственные переживания, испытывал с ним симпатию, радовался, мыслил, мечтал и познавал вместе с ним. Он чувствовал, как тот, будто он был им самим, и продолжал наблюдать за ним, пока, наконец, не осознал, что пронаблюдал, как ребенок вырос до зрелого возраста, до двадцати трех лет. Он сделал шаг ближе, чтобы увидеть, на что смотрит молодой человек, и вдруг осознал, что молодой человек был Олдос Хаксли собственной персоной и что этот Олдос Хаксли смотрел на другого Олдоса Хаксли явно в его начале 50-х, прямо сквозь коридор, где они оба стояли, и что он, 52-х лет, смотрел на себя, Олдоса 23-х лет. Затем Олдос 23-х лет и Олдос 52-х лет явно одновременно осознали, что они смотрят друг на друга, и в мозгу каждого из них сразу же возникли любопытные вопросы. Для одного вопрос был: “Это ли моя идея того, на что я буду похож, когда мне будет 52?” Для другого: “Действительно ли я выглядел так. когда мне было 23?”. Каждый знал о вопросе в мозгу другого. Каждый нашел вопрос “экстраординарно очаровательным и интересным”, и каждый пытался определить, где была “действительная реальность” и что было “лишь субъективное переживание, выступающее вовне в галлюцинаторной форме”.

Для каждого прошлые 23 года были открытой книгой, все воспоминания и события были ясны, и они поняли, что они оба разделяли эти воспоминания и для каждого только предположительная спекуляция предлагала возможные объяснения между 23 и 52 годами.

Они смотрели через коридор (этот “коридор” не был ориентирован вверх, на край обрыва, где сидел я). Оба знали, что персона, сидящая здесь, имела некоторую неопределенную сигнификацию, именовалась Милтон и к ней можно было обратиться обоим. Им обоим пришла мысль, мог ли он слышать каждого из них, но проверка не удалась, так как они обнаружили то, что говорят одновременно и то, что не могут говорить по отдельности.

представления о собственном образе. Должен был бы Олдос 5 2-х лет иметь все воспоминания о годах от 23 до 52 лет? Но если да, то как он мог тогда видеть Олдоса 23-х лет без теней и окраски лет, которые пройти с того юного возраста? Если он видел Олдоса 23-х лет ясно, то он должен был бы вымарать все последующие воспоминания для того, чтобы видеть этого юного Олдоса ясно и таким, каким он был тогда. Но если он был действительно Олдос 23-х лет, почему он не мог спекулятивно сфабриковать воспоминания для промежутка времени между 23 и 52 вместо только видения Олдоса как 52-хлетнего, и ничего более? Какой способ психологического блокирования мог иметь место, чтобы вызвать это особенное состояние дел? Каждый обнаружил себя полностью в курсе мыслей и рассуждений “другого”. Каждый сомневался в “реальности” второго и каждый находил резонные объяснения для таких противоположных субъективных переживаний. Повторно возникали вопросы, какими средствами могла быть установлена истина и как эта неидентифицируемая персона, обладающая только именем, сидящая на краю обрыва на другой стороне коридора, соотносилась с тотальной ситуацией? Могла ли эта смутная персона иметь ответ? Почему не позвать ее и не спросить?

С большим удовольствием и интересом Хаксли детализировал свои тотальные субъективные переживания, делая спекуляцию о пережитых годах, искажениях времени и блокадах памяти, создающих неразрешимую проблему действительной идентичности.

Наконец, автор, в порядке эксперимента, “случайно” сделал ремарку:

“Конечно, все это можно было бы оставить позади, чтобы оно стало доступным несколько позже”.

Немедленно произошло восстановление первичной постгипнотической амнезии. Были сделаны попытки разрушить эту реиндуцированную гипнотическую амнезию замаскированными ремарками, откровенно явными утверждениями, пересказом всего произошедшего. Хаксли счел мои утверждения (пересказ) о ребенке на песке, глубоком обрыве, коридоре весьма любопытными, просто загадочными ремарками, выполняющими, как решил Хаксли, ту цель, которую я сейчас имел. Но они не восстановили в памяти ничего большего. Каждое утверждение, которое я делал, было само по себе действительно, не информативным и имело цель только вызвать ассоциации. Все было безрезультатным, пока снова слово доступный не произвело тот же эффект, что и прежде. Все это воспоминание было отнесено к Хаксли второй раз, но без осознания им, что он второй раз рассказывал это воспоминание. Приблизительно предложения, когда он закончил свой второй пересказ, имели результатом полное воспроизведение его первого сообщения. Его реакция, после первого немедленного удивления, были сравнить оба сообщения пункт за пунктом. Их идентичность поразила его, и он отметил только некоторые изменения в порядке пересказа и выборе слов.

Здесь есть паттерны, которые мы нашли интересными. Первое: если читатель проанализирует описание его переживаний в глубоком трансе, он заметит устойчивый выбор визуальных предикатов, - паттерн, который мы обсуждали раньше в нашем комментарии. Второе: множественная реиндукция амнезии и последующее уничтожение амнезии для первичных переживаний глубокого транса, равно как и для вызова этих переживаний снова, уже в нормальном состоянии сознания, демонстрируют реальную силу и эффективность групп сообщений, различаемых Эриксоном с помощью его методики аналоговой маркировки.

Снова, как и ранее, была индуцирована постгипнотическая амнезия, и затем было вызвано третье воспроизведение, за которым последовало индуцированное мною осознание Хаксли того, что это было третье его воспроизведение.

Были сделаны обширные детальные описания всей последовательности событий, проведены сравнения индивидуальных записей, с комментирующими вставками, относящимися к смыслу. Многие предметы были систематически обсуждены с целью выяснения их значения, и были индуцированы короткие трансы, чтобы сделать более живыми различные предметы обсуждений. Тем не менее, мною было сделано лишь относительно немного замечаний по содержанию переживаний Хаксли до того, как он смог бы действительным образом быть субъектом, который выполнял бы их полностью. Мои замечания содержали, в основном, последовательность событий и довольно хорошее описание целостного развития его транса.

Это обсуждение завершилось, когда начались приготовления к назначенным на этот вечер делам, но не ранее соглашения о последующей подготовке материалов к публикации. Хаксли планировал использовать как глубокую рефлексию, так и дополнительные самоиндуцируемые трансы, чтобы помочь написанию статьи, но несчастная случайность помешала этому.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РЕМАРКИ

Жаль, что приведенный очерк - только фрагмент обширного описания проникновения в природу различных состояний сознания. Состояние глубокой рефлексии у Хаксли не проявляет себя как гипнотическое по характеру. Вместо этого оно, кажется, является состоянием крайне интенсивной концентрации со значительной диссоциацией от внешней реальности, но с полной способностью к ответу с различными степенями готовности на внешние обстоятельства. Это было удовлетворение целиком личных переживаний, очевидно, непознанного основания сознательного рабочего состояния, которое позволяло ему свободно реализовать то, что проходило в его мозгу в течение глубокой рефлексии.

Несмотря на то, что некоторое сравнение можно было провести с активностью сна, несомненно, готовое включение “коридора” и “обрыва” в такие же субъективные ситуации наводит на мысль о сноподобной активности. Такие особые включения достаточно часто встречаются как спонтанное развитие глубокой гипнотической идеосенсорной активности у высокоинтеллектуальных субъектов Его сомнамбулическое поведение, его открытые глаза, его способность отвечать мне, его дальнейшее постгипнотическое поведение - все это показывает, что гипноз, несомненно, отличен от общей ситуации с конкретной спецификой.

Замечательное созидание Хаксли диссоциированного состояния, даже если держать в уме его оригинальное требование факультативной методики, чтобы гипнотически обозреть его собственный рост и развитие в отношениях искаженного времени, показательное для всеохватывающего интеллектуального любопытства Хаксли наводит на мысль о наиболее интересных и информативных возможностях поиска. Постэкспериментальное опрашивание обнаружило, что Хаксли не имел сознательных мыслей или планов обзора его жизненных переживаний и не делал никакой подобной интерпретации даваемых ему предложений во время трансовых индукций. Это было верифицировано трансовой индукцией и произведенным специальным опросом. Его объяснение было:

когда он ощущал себя “глубоко в трансе”, он затем начинал искать, что ему делать, и “неожиданно я находил себя здесь - экстраординарно!”

В то же время, как эти опыты с Хаксли были особенно заслуживающими внимания, это не было моим первым столкновением с подобными достижениями в регрессии высокоинтеллектуальных субъектов. Один такой экспериментальный субъект попросил, чтобы его загипнотизировали и проинформировали, что во время транса он должен внутренне развить интересный тип регрессии. Это было в основном сделано для его собственного интереса, пока он ожидал меня, чтобы завершить некую работу. Его требованию пошли навстречу и его оставили с его собственными занятиями, сидящим в комфортабельном кресле на другой стороне лаборатории. Двумя часами позже он потребовал, чтобы я разбудил его. Он дал отчет, что он неожиданно обнаружил себя в незнакомой холмистой местности и, оглядываясь вокруг, увидел маленького мальчика, которому, как он немедленно “понял”, было б лет. Заинтересованный этим умозаключением о странном маленьком мальчике, он двинулся по направлению ребенка только для того, чтобы обнаружить, что этот ребенок - он сам. Он сразу же опознал холмистую местность и пошел прогуливаться, пытаясь определить, как он мог, будучи двадцати шести лет от роду, наблюдать самого себя в возрасте шести лет. Вскоре он понял, что он не только мог видеть, слышать и чувствовать себя ребенком, но и что он знал самые внутренние мысли и ощущения его. В момент такого осознания он ощутил чувство голода этого ребенка и то. что он хочет “шоколадного печенья”. Это повлекло за собой поток воспоминаний у него, двадцатишестилетнего, но он заметил, что мысли мальчика до сих пор центрированы на печенье и что мальчик оставался полностью неосведомленным о нем. Он был человек-невидимки, некоторым образом претерпевший временную регрессию, так что он мог видеть и полностью ощущать себя в детстве. Мой субъект сказал, что он “жил” с этим мальчиком в течение 6 лет, видел его успехи и неудачи, знал всю его внутреннюю жизнь, гадал о событиях завтрашнего дня вместе с ним и, чувствуя как ребенок, он, к собственному потрясению, обнаружил, что, несмотря на то, что он был двадцатишестилетним, имела место полная амнезия для всех событий, следующих за возрастом ребенка в данный момент, так что он не мог предвидеть будущего в большей степени, чем мог ребенок. Он ходил в школу вместе с ним, имел каникулы, всегда наблюдая продолжающийся физический рост и развитие. С приходом каждого нового дня он обнаруживал, что имеет большое число ассоциаций, вплоть до непосредственного момента жизни себя - ребенка, для действительных происшествий прошлого.

Он прошел начальную школу, среднюю школу и затем долгий процесс принятия решения, идти или не идти в колледж и какой курс он будет посещать. Он страдал от той же агонии нерешительности, что и его “тот” Я. Он почувствовал приподнятое настроение и удовлетворение его второго Я, когда решение было принято и его собственное чувство приподнятости и удовлетворения было идентично тому, которое было у его “того” Я.

Человек объяснил, что переживания были буквально шаг за шагом проживанием его жизни с точно той же осведомленностью, которую он имел тогда, и что высоколимитированная, ограниченная осведомленность его, двадцатишестилетнего была лишь в том, что он - невидимка, наблюдающий свой собственный рост и развитие начиная от детства, без какого бы то ни было большего знания о будущем ребенка, чем то, которым обладал ребенок.

Он наслаждался каждым завершенным событием с широкой и живой панорамой воспоминаний прошлого, как только каждое событие достигало завершенности. На моменте поступления в колледж его переживания прекратились. Тогда он осознал, что он был в глубоком трансе и что он хотел пробудиться и помнить в сознательном состоянии то, что он субъективно переживал.

Об этом же типе переживаний отчитывались и другие экспериментальные субъекты, и мужчины, и женщины, но каждый отчет отличается от других по способу достижения переживаний. Например, девочка, которая имела одинаковых сестер-близнецов тремя годами младше ее, оказалась для себя “парой одинаковых близнецов, растущих вместе, но всегда знающих все о другой”. В ее отчете не было ничего о ее реальных сестрах-близнецах; все такие воспоминания и ассоциации были

исключены.

Другой субъект, высоко предрасположенный к этому, механистически сконструировал робот, в которого он вдохнул жизнь только затем, чтобы обнаружить, что это была его собственная жизнь, которую он и вдохнул в него. Затем он наблюдал этого робота через многие годы экспериментальных событий и узнаваний, всегда самостоятельно достигая их так же потому, что он имел амнезию на свое прошлое

Повторные усилия провести корректный эксперимент имеют обыкновение не удаваться. Обычно субъект возражает или отказывается по некоторой не слишком понятной причине. Во всех моих опытах с этим способом развития гипнотического транса такой тип “проживания” своей жизни всегда был спонтанным явлением, и это происходило с высокоинтеллектуальными, хорошо приспособленными субъектами.

Опыт Хаксли был одним из наиболее адекватно записанных, и чрезвычайно жаль, что значительное большинство деталей, оставленных у,него, были уничтожены до того, как он имел возможность описать их полностью. Замечательная память Хаксли, его способность использовать глубокую рефлексию, возможность его развивать глубокое гипнотическое состояние с целью достижения специфических целей и пробуждать себя усилием воли с полной сознательной осведомленностью о том, что он проделал (Хаксли потребовалось очень мало инструкций на следующий день, чтобы приобрести навык автогипноза), служили очень хорошим предзнаменованием возможности наиболее информативного изучения К несчастью, гибель обеих записных книжек предотвратила любые попытки реконструировать их по памяти, так как моя записная книжка содержала слишком много замечаний по пунктам процедур и наблюдений, о которых он не имел воспоминаний и которые были жизненно необходимы для любой удовлетворительной разработки. Тем не менее, у меня есть надежда, что сообщение, данное здесь, может послужить, несмотря на его ограниченность, начальным “лоцманским” обследованием для создания более адекватного и многостороннего подхода к различным состояниям сознания.

В порядке обобщения мы просто выделим, что Эриксон обобщает в своих заключительных замечаниях, то, что он назвал в других контекстах искажением времени (см., в особенности, Купер и Эриксон, Искажение времени в гипнозе, 1959). В этом случае он обращается к способности, демонстрируемой различными субъектами, выполнять в субъективном чувстве времени полученные в глубоком трансе задания, которые в реальном (по часам) времени были бы трудно выполнимыми или невозможными, - например, полный обзор их жизни без какого-либо чувства нарушения последовательности ее или спешки. Мы просто отмечаем здесь эти феномены, и вернемся к этой теме позднее.

Это описание Эриксоном совместного предприятия, осуществленного им совместно с одним из наиболее талантливых и творческих людей настоящего столетия, - бесценная запись, предлагающая нам некоторые очень специфичные способы, используя которые, мы как человеческие существа можем начать процесс исследования нашего собственного потенциала, особенно творческих измененных состояний сознания. Мы завершаем этот комментарий просто подтверждением заключительного положения Эриксона:

...есть надежда, что сообщение, данное здесь, может послужить, несмотря на его ограниченность, начальным “лоцманским” обследованием для создания более адекватного и многостороннего подхода к различным состояниям сознания.